Как использовать атомный фактор
По дороге домой два будущих посла в СССР — Чарльз Болен и Льюэлин Томсон обсуждали возможное воздействие атомной бомбы на американо-советские отношения. Напугать русских и пойти на них войной — немыслимо. Что же делать, если Москва не станет покорнее? Это исключение, общее чувство — эйфория, чувство, что все возможно. Это чувство нивелировало разочарование от классической дипломатии.
Нельзя не заметить первых черт «высокомерия силы» развивавшегося по нарастающей у руководителей крупнейшей капиталистической страны, которая разместила свои вооруженные силы на четырех континентах, навязала свою волю ближайшему союзнику — Великобритании, третировала французов и менее значительных союзников, уверенно заполняла «вакуум» в Западной Европе и открыто посягала на суверенные права восточноевропейских народов. Курс на то, чтобы «загнать Россию в азиатские степи», все более откровенно просматривался в действиях американской дипломатии.
Поначалу западные политические лидеры полагали, что атомная бомба облегчит решение всех прочих проблем. 29 июля 1945 г. госсекретарь Бирнс заявил: «После Нью-Мексико ситуация дает нам огромную мощь. В конечном счете, она означает возможность контроля». Британский главнокомандующий Аланбрук замечает, что Черчилль «был полностью под властью атомных новостей». Он ликовал: «Ныне мы имеем в руках нечто, что может исправить баланс сил с русскими. Секрет использования нового взрывчатого вещества и возможности использовать его полностью меняет дипломатический эквилибриум, который покачнулся после поражения Германии». В Вашингтоне военный министр Стимсон отметил 30 июля «различие в психологии, которое существует со времени испытаний… Изменилась моя собственная психология».
Еще 14 мая 1945 г. Стимсон записал в дневнике, что американская экономическая мощь и атомная бомба — «две самые крупные козырные карты в руках Америки. Нужно быть дураком, чтобы не выиграть при таких картах». Выиграть в чем? Стимсон в этом контексте обсуждал ситуацию в Польше, Румынии, Югославии, Маньчжурии.
Да, США стали обладателем могучего оружия. Но как им воспользоваться на невоенном поле? Пока все выглядело достаточно неловко. Американская сторона посчитала себя вправе (и в силе) диктовать Советскому Союзу условия его пребывания в «европейском доме» — в регионе, жизненно важном для СССР, только что им освобожденном и находящемся на огромном расстоянии от США. Самонадеянность обращения со вчерашним союзником подкреплялась сообщениями, подобными той депеше, которую 21 июля 1945 г. курьер доставил в Потсдам.
Ядерное всемогущество явно окрыляло президента Трумэна. Когда требовались новые жертвы на восточном фронте, американские руководители, несомненно, более занятые и усталые, тем не менее, не ставили ультиматумов. В Потсдаме ситуация изменилась. 31 июля 1945 г. государственный секретарь Дж. Бирнс заявил советской делегации, что, если она не согласится на американские предложения, утомленный президент США завтра же покинет Потсдам.
Становилось очевидным, что США вели дело к разделу Германии — к консолидации своих позиций в ее западной части. Они отказались от общей системы репараций, стараясь тем самым ослабить СССР, и намеревались укрепить свое влияние не только в Западной, но и в Восточной Европе.
Дело решили четыре последних дня, когда Бирнс стал добиваться взаимного согласования при помощи своего «пакетного соглашения». Новый британский министр иностранных дел взял на себя значительную долю инициативы. В то время как американцы и англичане налаживали взаимные отношения, и те и другие явно подозрительно смотрели на серьезных, не склонных к юмору русских, явно подчиненных заранее данным инструкциям. Сталин настолько неважно чувствовал себя, что американцы поставили диагноз: малый инфаркт. Но к концу конференции Сталин собрал силы и восстановил мнение о себе как эффективном переговорщике. Даже Клейтон, завязанный на репарации, пришел к выводу, что «Сталин поступает справедливо».
28 июля Трумэн сказал военно-морскому министру Форрестолу, что «был очень реалистичен с русскими» и что нашел Сталина «не трудным в общении».
2 августа Потсдамская конференция завершила свою работу. Трумэн поспешил в Вашингтон. Новое оружие действовало на него магнетически, только о нем он говорил с королем Георгом Шестым во время обеда на рейде Плимута. На борту «Огасты» Трумэн сказал, что «Сталин, конечно, сукин сын, но наверняка он думает обо мне то же самое».
Вернувшись в Белый дом, президент Трумэн сразу же поднялся в свой кабинет, сыграл несколько песен на пианино, позвонил жене, которая была в Индепенденсе, заказал выпивку для себя и ближайших сотрудников, и начал вспоминать Потсдам: «Сталин был единственным, кто, если уж сказал что-то, повторит то же самое и в следующий раз. Другими словами, на него можно положиться». У Трумэна не было определенного мнения об Этли, но было определенное мнение о Бевине, который напоминал ему американского профсоюзного деятеля Джона Льюиса. «Сталин и Молотов возможно и грубые люди, но все же они следуют общим приличиям». Вспоминая Потсдам в 1949 г. Трумэн сказал, что «русские производили впечатление людей, выполняющих свои обещания. Мне нравился Сталин. Он более всего напоминал не Тома Пендергаста (партийный босс, обеспечивший карьеру Трумэна. — А.У.). Он очень любит классическую музыку. Он быстро воспринимает вопросы… У меня сложилось впечатление, что ему приходится обращаться с политбюро как мне с 80-м конгрессом».
Сталин и Трумэн никогда больше не встретятся, но достойно упоминание то, что американский президент весьма положительно отзывался о своем дипломатическом партнере и противнике. В более широком плане, несмотря на жалобы на манеры, американская делегация покинула Потсдам с надеждой. Военные специалисты, пораженные, стояли пред фактом создания атомного оружия. Когда генералу Макартуру, находившемуся в Маниле, сообщили о новом виде оружия, он просто сказал: «Это меняет систему военных действий!»
