История в историях

Слова, начинающиеся на ДУ

ДУБ, самое почитаемое в Древней Руси дерево, символизирующее мужское начало, мощь, силу, твердость. Под дубом совершались языческие ритуалы и жертвоприношения, особенно связанные с культом громовержца Перуна. О культовой роли дубов свидетельствуют археологические находки: в 1975 со дна Днепра подняли древний дуб, в ствол которого было вставлено 9 кабаньих челюстей; в 1910 подобный дуб достали со дна Десны. В древнерусской грамоте 1302 упоминается местность Перунов дуб.

Почитание дубов сохранилось и после принятия христианства. В отдельных местностях возле них вплоть до XIX в. служили молебны, совершали бракосочетания, приписывали им целительную силу, обращались к ним в заговорах. Духовный регламент (1721) осуждает тот факт, что некие «попы с народом молебствуют перед дубом, и ветви оного дуба поп народу раздает на благословение». В сер. XIX в. у старообрядцев-беспоповцев брачный союз заключался таким образом: парень, сговорясь с девушкой, отправлялся вместе с ней к заветному дубу и объезжал его три раза кругом. В Воронежской губ. пользовался уважением древний дуб: после венчания в церкви к нему направлялись молодые пары и трижды объезжали вокруг.

О. П.

ДУБЕНСКАЯ, чудотворная икона Пресвятой Богородицы. Принадлежала с давних времен к семейным святыням знаменитого дома кн. Острожских. Доблестный защитник Православия в западнорусской Церкви, кн. Константин Острожский пожертвовал свою благоговейно чтимую икону Пресвятой Богородицы в Спасо-Преображенский монастырь, построенный его предками в г. Дубно на Волыни. С тех пор много испытала перемен Волынская земля. Спасо-Преображенский монастырь был захвачен униатами, впоследствии уничтожен и обращен в приходскую церковь; но невредимо сохранялась в продолжение трех веков чудотворная икона — этот памятник благочестия кн. Острожского, самоотверженного защитника Православия. Дубенская икона, по своей живописи не уступающая лучшим произведениям церковного искусства, явилась образцом иконописной красоты и изящества. Драгоценная жемчужная риза, украшающая сию святую икону, служила доказательством благоговейного почитания ее православными жителями на Волыни.

Празднуется в день Преполовения Пятидесятницы.

Прот. И. Бухарев

ДУБНО, город в западнорусских землях на р. Иква (бассейн Днепра). Известен с 1100; в XII—XIII вв. в составе Галицко-Волынского княжества. В XIV в. захвачен Литвой, а в 1569–1795 оккупирован Польшей. С 1795 возвращен России, в 1920 вновь оккупирован Польшей. Возвращен России в 1939. Сохранился замок князей Острожских (XV—XVII вв.), Спасская церковь (XVII в.).

ДУБРОВИН Александр Иванович (1855–1918 или 1921), русский врач и общественный деятель. Родился в Кунгуре Пермской губ. Доктор медицины. Пользовался большой популярностью как врач. В н. 1900–х посвятил свою жизнь борьбе за отстаивание интересов русского народа и противостоянию иудейскому засилью.

Еще в 1901 предсказывал, что если русское общество и правительство не примут срочных мер к укреплению позиций русского народа и «ослаблению влияния евреев», то в стране произойдет разрушительная революция.

В 1905 основал и возглавил массовую православно-монархическую организацию Союз Русского народа, сыгравшую большую роль в развитии национального сознания русских людей и в борьбе с революционным бандитизмом. Отделения этого Союза на местах сумели сплотить русских людей. В противовес революционным демонстрациям Союз Русского народа организовал патриотические шествия. Попытки революционеров применять против патриотов оружие заканчивались сокрушительным разгромом смутьянов. В противовес революционной печати Дубровин создал газету «Русское знамя», организовал выпуск листовок и брошюр, разъяснявших русским людям преступные цели революционеров, иудейских националистов и масонов. При Союзе Русского народа создается целый ряд боевых дружин для защиты русских людей от вооруженных нападений революционеров.

Дубровин и его ближайшие соратники не поддержали идею создания Государственной Думы в том виде, в каком она была претворена в жизнь, ибо Дума ограничивала власть Царя. Дубровин предлагает сделать ее не законодательным, а совещательным органом. Дубровин также отверг столыпинскую аграрную реформу, справедливо рассматривая ее как средство разрушения одного из главных устоев русской жизни. По этим позициям у него произошло размежевание со значительной частью соратников, в результате чего Союз Русского народа распался на несколько самостоятельных частей. Дубровин был последовательным противником уравнения прав евреев и отмены черты оседлости, считал, что это ухудшит положение русского народа.

Дубровин активно участвовал в организации и проведении съездов и совещаний русских людей, представителей православно-монархических организаций (1906, 1907, 1915). Подвергался неоднократным нападкам, преследованиям и покушениям на свою жизнь со стороны иудейских националистов и революционеров. После Февральской революции был заточен в Петропавловскую крепость по сфальсифицированному обвинению. С приходом к власти еврейских большевиков заключен в тюрьму ЧК, где подвергался зверским истязаниям и был убит.

О. Платонов

ДУГОВАЯ СВЕЧА (свеча Яблочкова), электрический источник света, впервые в мире создан русским ученым П. Н. Яблочковым (1867). Система освещения Яблочкова (русский свет) была продемонстрирована на Всемирной выставке в 1878 и произвела там сенсацию.

ДУДКО Димитрий (Дмитрий Сергеевич Дудко) (р. 24.02.1922), православный священник, духовный писатель, религиозный и общественный деятель. За свои национальные и религиозные убеждения многократно подвергался гонениям, арестам, заключению в лагерь (9 лет). Победить смерть еще при жизни и идти крестным путем этой победы — так выражался в его книгах духовный, жизненный, исповеднический опыт православного священника. «Единственный выход для спасения души, — писал он в своей книге «Христос в нашей жизни» (1992), — нести свой крест, принимать трудности и даже искушения... И только тот, кто победит всякие искушения, может следовать дальше».

О. Платонов

ДУЛЕБЫ, русское племенное объединение на территории Западной Волыни. По летописи, в VII в. тяжело пострадали от нашествия аваров; в 907 их дружина участвовала в походе Олега на Царьград. В X в. объединение, по-видимому, распалось, а его составляющие вошли в Киевскую Русь под именем волынян и бужан. Археологические памятники дулебов: остатки земледельческих поселений с жилищами-землянками и курганные могильники с остатками трупосожжений.

ДУМНЫЕ ДВОРЯНЕ, в Русском государстве в XVI-XVII вв. третий по «чести» думный чин. Название «думные дворяне» употреблялось со 2–й пол. XVI в. До этого они назывались «дети боярские думные», «дворяне у государя в думе», «дворяне, которые живут у государя с бояры». Думные дворяне участвовали в заседаниях Боярской думы, в работе ее комиссий, управляли приказами, выполняли придворные и военные обязанности, назначались воеводами в города. Некоторые из думных дворян дослуживались до чина окольничего и боярина. В XVI в. думные дворяне чаще всего принадлежали к родовитым фамилиям и число их было невелико. В XVII в. с укреплением экономического и политического положения дворян и дальнейшей централизацией государственного управления число думных дворян увеличилось за счет малородовитых дворян и детей дьяков. Думные дворяне, наряду с думными дьяками, были опорой царской власти в борьбе с боярской аристократией в Боярской думе.

ДУМНЫЕ ДЬЯКИ, в Русском государстве в XVI-XVII вв. низший думный чин. Думные дьяки были секретарями и докладчиками Боярской думы, составляли и редактировали проекты ее решений и царских указов, ведали делопроизводством Боярской думы и важнейших приказов (Посольского, Разрядного, Поместного, Тайных дел и др.), часто возглавляя эти приказы. Некоторые думные дьяки (И. М. Висковатый, А. и В. Щелкаловы, А. Иванов, Е. И. Украинцев и др.) были видными государственными деятелями и дипломатами.

ДУМНЫЕ ЧИНЫ, в Русском государстве в к. XV-XVII вв. должностные лица, имевшие право участвовать в заседаниях Боярской думы и в работе думских комиссий. Думными чинами («думными людьми», «думцами») считались бояре, окольничие, думные дворяне, думные дьяки. Как правило, думные чины замещали высшие дворцовые должности (конюшего, дворецких, постельничих, казначеев), участвовали в дипломатических переговорах, разбирали местнические споры.

ДУМЫ, малороссийские героические народно-эпические произведения, близкие по тематике и идейности историческим песням, но отличающиеся своеобразной формой и способом исполнения (строки думы имеют различную длину, несколько смежных строк объединяются единой рифмой, исполняются думы речитативом). Термин имеет народное происхождение: так в Малороссии в XVI—XVIII вв. называли и собственно думы, и песни, гл. обр. с исторической тематикой. В науку в применении исключительно к думам впервые этот термин ввел М. Максимович. Термин «дума» упоминается уже в польской хронике XVI в. под 1506. Старейшая запись думы зафиксирована в рукописи к. XVII в. Расцвет жанра относится к XVI — XVII вв. В XVIII и XIX вв. новые думы почти не создавались. Исполнителями дум были, как правило, слепые певцы-профессионалы (кобзари, бандуристы). Лучшими среди них были Иван Стричка, Иван Кравченко, прославленный кобзарь Остап Вересай, Т. Пархоменко, М. Кравченко.

Думы — важный исторический источник, гл. обр. XVI — XVII вв. По тематике их обычно делят на три группы. Наиболее распространены думы о героической борьбе малороссийского народа с татаро-турецкой агрессией («Козак Нетяга», «Отаман Матяш Старый», «Разговор Днепра с Дунаем» и др.), о жизни пленников в Турции и Крыму и их побегах из плена («Самийло Кишка», «Маруся Богуславка», «Плач невольников» и др.). Вторая группа дум повествует о борьбе малороссийского народа с гнетом шляхетско-магнатской Польши, особенно о национально-освободительной войне с 1648—54. В них изображены Богдан Хмельницкий, Иван Богун и др. исторические лица (Потоцкий, Лупул), исторические события (победа на Желтых Водах, восстание после Белоцерковского мира, поход в Молдавию и др.). Остальные думы посвящены семейно-бытовым темам, что сближает их с лирическими песнями. Думы широко использованы в литературе (Н. В. Гоголь, Т. Г. Шевченко и мн. др.).

ДУНАЙ, в представлении человека Древней Руси загадочный образ главной реки и земли предков. Для русских племен земли, по которым протекал Дунай, были исходной родиной, память о которой сохранялась многие века. В сознании русских Дунай представлялся своего рода мистическим центром, откуда пошел развиваться их род и где остались лежать их предки. В поверьях и сказках Дунай представлялся как особый рубеж, к которому следует возвратиться, ибо за ним лежит далекая земля предков, обильная богатством, но и грозящая опасностью. Именно за Дунаем — граница благодатной земли, именно к нему в своем национальном мистическом сознании постоянно возвращались русские люди.

О. П.

ДУНАЙ ИВАНОВИЧ, русский былинный богатырь. Отправившись добывать для кн. Владимира в жены Опраксу Королевичну, дочь короля Литовского, на возвратном пути Дунай Иванович встречается с удалою Настасьей Королевичной, побеждает ее и женится на ней. На пиру у кн. Владимира супруги ссорятся, поспорив, кто из них лучше стреляет из лука. На состязании Настасья Королевична побеждает мужа, и рассерженный Дунай Иванович убивает ее. Но, распластав жену и найдя в ее утробе чудесного ребенка, Дунай Иванович сам закалывается над трупом жены, и от их крови потекли река Дунай и река Настасья.

ДУНИЛОВСКАЯ-КАЗАНСКАЯ, чудотворная икона Пресвятой Богородицы. Явилась в царствование Федора Алексеевича, т. е. между 1676 и 1682. Икона явилась в слободке Никольской (ныне г. Никольск) Вологодской губ. Велико-Устюгского у. одному из крестьян. Он ловил рыбу в р. Юге при впадении в нее речки Дуниловки и вдруг увидел на сухих сучьях, прибитых течением воды к берегу, икону Божией Матери Казанской. Пораженный дивным изображением иконы, крестьянин усердно молился, потом в большом дереве вырубил углубление, в которое поставил найденное сокровище, и возвестил всему народу о чудесном явлении. Все поспешили на поклонение Пресвятой Богородице перед новоявленной иконой, молились с глубокой верой и получали многие благодеяния и исцеления. На месте явления вскоре была поставлена часовня, а в к. XVII ст. сооружена деревянная церковь во имя Пресвятой Богородицы Казанской, в которую была поставлена явленная икона. Икона по имени местности названа Дуниловской. В 1857 в Дунилове сооружен каменный храм для увековечения памяти о чудесном явлении и благодарности к Пресвятой Богородице за все Ее многочисленные благодеяния.

Чудотворная Дуниловская икона представляет собой подобие иконы Казанской Богоматери, но отличается особенностями. На верхней половине ее находится изображение Пресвятой Богородицы с Предвечным Младенцем на руках. По правую сторону — изображение Архангела Михаила, по левую — образ прор. Илии. На нижней половине — изображение свт. Николая, всемирного и всеславного молитвенника и помощника. По правую его сторону — образ свт. Тихона, Амафунтского чудотворца, а по левую — изображение прмц. Параскевы.

Празднуется 29 июня/12 июля.

Прот. И. Бухарев

ДУХОВ ДЕНЬ, второй день Пятидесятницы, празднуется во славу третьего лица Св. Троицы — Духа Святого.

ДУХОВЕНСТВО ПРАВОСЛАВНОЕ, ведет свое начало с Крещения Руси. До этого времени представители православного духовенства являлись на Руси как отдельные личности, о деятельности которых в истории не имеется подробных сведений. Так, известно, что в Киеве до принятия христианства Владимиром существовала церковь Св. Илии, а следовательно, было и духовенство; один из священников, Григорий, сопровождал вел. кн. Ольгу в Царьград. Первое положение духовенства являлось особенно привилегированным и почетным. Та высокая задача, которую предстояло выполнить духовенству, — обращение языческого народа в христианский, и не с внешней только стороны, но и с нравственной, невольно заставляла всех, начиная с князя и кончая простолюдином, относиться к духовенству с исключительным вниманием. В это время духовенство, конечно, не представляет собою замкнутого сословия, так как в его состав могли свободно входить и члены разных классов тогдашнего русского общества. При Владимире же оно являлось смешанным, так как среди взятых им из Корсуня священников были и греки, пришедшие с царевной Анной из Константинополя. Затем ряды этих священников были пополнены отчасти прибывшими болгарами, отчасти — новопоставленными русскими. Ярослав, чтобы иметь всегда кандидатов на священнические места, производил даже особые наборы детей из всех сословий. Но если духовенство в этот первоначальный период своего существования не являлось сословием, то было, несомненно, отдельным и привилегированным классом. Наподобие Византии, и у нас устанавливается разделение его на черное и белое.

Монашество в Древней Руси пользовалось исключительным уважением. В монастыри шли не только из простого народа, но и богатые и знатные люди. Князья покровительствовали монастырям, освобождая их от всяких податей и награждая привилегиями. Монастырские доходы шли не только на содержание братии, но и на дела благотворительности. Самым распространенным типом монастырей того времени является община, образованная на началах общежития, по образцу византийского Студийского монастыря, устав которого первым ввел Феодосий Печерский в Киево-Печерской лавре. Монастыри же давали и первых иерархов. Только митрополит — глава духовенства — первоначально избирается и назначается из Греции. Лишь с XII в. стало приниматься в Греции в расчет согласие вел. князя на принятие ставленника. Но епископы избираются уже из русских монахов при участии митрополита, епископов, вел. князя и отчасти народа. Выборное начало епископа при участии народа в широких размерах применялось в Новгороде, где епископ избирался на вече.

Для управления епархиями епископы располагали светскими и духовными чиновниками. Они и судили дворянство, и собирали подати с него и с мирян. Митрополит и епископы были самыми образованными людьми своего времени. Поэтому они принимали в общественно-государственной жизни самое активное участие и мнение их являлось особенно ценным. Заседали в княжеской думе, мирили князей, ходатайствовали за опальных и т. д. Материальное положение высшего духовенства было очень хорошо. Св. Владимир назначил на его содержание десятину своих доходов, которая впоследствии заменилась податью с мирян. Митрополиты и епископы пользовались доходами с кафедральных церквей, платой за требы, весчими пошлинами с торговых мер и весов, ежегодными податями с духовенства и отчасти мирян (за благословение браков) и т. д. Кроме того, большие суммы получались от доброхотных жертвований и доходов с недвижимых имений. От повинностей и налогов высшее духовенство было свободно. Наоборот, низшее духовенство и по образованию стояло очень низко, и в материальном отношении было совершенно не обеспечено. Было очень много малограмотных, а часто и совершенно неграмотных священников, которые служили по памяти. Сравнительно с сельским духовенством городское было образованнее, но и оно оставляло желать очень многого. Отчасти в отношении малограмотности низшего духовенства, кроме отсутствия надлежащего числа подготовительных школ, сыграл роль и способ поставления на священнические места кандидатов. Вначале священники избирались только князем, а затем, с увеличением числа приходов, выбор производился приходской общиной и, наконец, помещиками-вотчинниками.

При таком замещении мест часто наблюдались отступление от церковных правил, несоблюдение требований канонов и даже злоупотребления. Средства содержания низшего белого духовенства состояли главным образом из плат за требы и из сборов с мирян — т. н. «славы», — которые производились на Пасху, Рождество и в Петровки. Лучше было обеспечено духовенство княжеских церквей. Причт церковный в это время состоял из священника, дьякона, дьячка и пономаря. Дьяконы были не при всякой церкви, дьячки или определялись к известной церкви, или же были перехожими. Низшая служебная должность в причте был пономарь. Иногда пономари назывались свещегасами или свещеносами. Благодаря заботам князей, начиная с Владимира, недостатка в священно-церковно-служителях не было. Более того, уже при Ярославе I ощущалось их перепроизводство, так как священников оказалось более, нежели церквей, и некоторые сельские церкви имели даже нескольких священников. В это время уже начинают встречаться и бесприходные священники. С самого появления духовенства на Руси не только оно, но и все лица, подведомственные церкви, как-то: просвирня, паломник, прощенник и призреваемые в церковных больницах и богадельнях — стояли вне зависимости от светского суда и подсудны были духовному суду.

Кроме того, церковный суд ведал делами мирян: 1) по преступлениям против религии (ереси, языческие обряды, святотатство и т. д.; 2) по преступлениям против семейных прав (вступление в брак в запрещенных степенях родства и свойства, прелюбодеяние, истязание детей родителями и т. д.); 3) по некоторым гражданским делам (спор между супругами об имении, дела о наследстве). Эти основные начала церковного суда изложены в уставе, приписываемом Ярославу Мудрому. В некоторых же епархиях существовали церковные суды еще с большей компетенцией, причем увеличивался состав лиц, подведомственных суду церкви, и суживалась область применения гражданского суда. Таков, напр., церковный устав Всеволода Мстиславича Новгородского (1137). Нашествие монголов, губительно отразившееся на всех сторонах общественной и государственной жизни России, не имело особенного влияния на развитие церковной ее жизни и, следовательно, на положение духовенства, так как монголы отличались уважением к чужой религии и некоторые из ханов не утратили своей религиозной терпимости, даже приняв магометанство, которое проповедует ненависть к христианам. Духовенство не платило дани монголам; церковные земли, люди, книги и вещи были объявлены неприкосновенными; за хулу на Православную Церковь полагалась смертная казнь. Хан Узбек расширил эти права духовенства, а именно: по всем делам, включая сюда и уголовные, церковные люди отвечали только перед судом митрополита. Поэтому развитие церковной жизни в монгольский период шло своим путем.

С внешней стороны оно обнаружилось в ряде таких важных церковных событий, как перенесение митрополии из Киева сперва во Владимир, а затем в Москву, освобождение Русской Церкви от подчинения Константинопольскому патриарху, образование на юге отдельной киевской митрополии. С внутренней — в окончательной организации формы жизни духовенства. Так, в этот период в жизни черного духовенства наряду с общежительными монастырями слагается новый своеобразный тип монастырей, началом для которого послужила склонность русского народа к отшельничеству. Монастыри этого типа состояли из нескольких монахов (не более десяти) и привились особенно на Севере. Средства монастырей продолжали увеличиваться благодаря обильным пожертвованиям и жалованным княжеским грамотам, предоставлявшим монастырям разные льготы. Вместе с тем монастыри по-прежнему были свободны от всяких повинностей в пользу государства. Количество монастырских угодий настолько увеличилось, что правительство начало подумывать об ограничении дальнейшего расширения монастырской земельной собственности. Но увеличение материального благосостояния монастырей вредно отразилось на нравственной стороне монастырской жизни. Падает дисциплина, многие монахи живут в частных домах. В монастырь идут, как в прибежище и избавление от государственных повинностей, чтобы избежать тягла и службы государству. Для поднятия пошатнувшегося значения монастырей в XVI в. принимается ряд мер. Новгородский архиеп. Макарий с 1528 вводит в монастырях своей епархии общежительные уставы.

Стоглавый Собор запрещает монахам иметь собственное хозяйство и требует от них, чтобы они жили в монастырях. В жизни белого духовенства в продолжение монгольской эпохи сохраняется и крепнет выборное начало, которое дважды подтверждено как закон — на Виленском (1509) и Стоглавом (1551) Соборах. Однако выборное начало имело то неудобство, что влекло за собой много злоупотреблений. Мало того что по выбору прихожан на священнические места поступали лица малограмотные и незнакомые со Священным Писанием, часто случалось, что в священники попадали лица невысокой нравственности или не удовлетворяющие каноническим требованиям — двоеженцы, троеженцы, находящиеся под запрещением, и т. д. С другой стороны, выборное же начало создавало трения между приходом и архиереем, который часто не мог дать своего благословения на выбор приходом священника. Наконец, выборное же начало лишало пастыря в трудных случаях нужного авторитета и настойчивости, так как ставило его в зависимое положение от прихожан. Последние, если им чем-нибудь священник не угодил, отбирали у него церковные ключи и прогоняли его от себя. Благодаря такой системе определения священников на места, вне зависимости от числа приходов и данной потребности в священнослужителях, создавался и рос контингент безместных священников. Безместное духовенство вело почти бродячую жизнь и не могло быть в силу своей неоседлости подчинено какому-либо контролю и надзору. В Москве из бесприходных священников образовались «крестцовые» попы, которые стояли на перекрестках улиц и предлагали желающим отслужить, совершить требу. Жизнь безместного духовенства не отличалась высокою нравственностью и являлась поэтому соблазном для народа. Это зло настолько распространилось и увеличилось в монгольскую эпоху, что власти, и светские, и духовные, сочли необходимым принять для его искоренения ряд мер. Так, в н. XVI в. было ограничено право выбора священников мирянами.

Виленский Собор определил для выбора священника приходом или т. н. патроном трехмесячный срок, по истечении которого право назначения священника предоставляется епископу. Это был первый шаг к ограничению. Затем митр. Иосиф II в своей грамоте к виленским гражданам расширил право епископского выбора и назначения кандидатов на священнические места на тот случай, когда по усмотрению епископа избранный приходом кандидат оказался бы недостойным священнического места. Во всяком случае избранный приходом кандидат на занятие места должен был получить благословение епископа. Наконец, три Собора — Владимирский (1274), Виленский (1509) и Стоглавый (1551) — выработали ряд мер к тому, чтобы преградить доступ к занятию священнических мест лицам порочной жизни, малограмотным и несведущим. Согласно постановлениям этих Соборов, епископ производит испытание, или «обыск», кандидату на священническое место в присутствии его духовного отца, духовных лиц и мирян. «Обыск» обнимает прошлую и настоящую жизнь испытуемого лица, касается его нравственных качеств, знания церковных служб, его склонности к пастырской деятельности и т. п. Попавшие же в клир обманным путем подвергались запрещению в служении. Затем особое внимание было обращено на вдовое духовенство, которое своей предосудительной жизнью производило большой соблазн в народе.

После ряда частных мер, направленных к упорядочению жизни вдового духовенства и не давших осязательных результатов, на Московском Соборе 1503 было постановлено воспретить вдовым священникам служение вообще, разрешив только достойнейшим из них исполнение должностей чтецов и певцов. Это постановление было еще раз подтверждено на Стоглавом Соборе, причем священнослужение вдовому священнику разрешалось лишь по принятии им монашества. Что касается вообще кандидатов на священнические места, то к ним тоже применяются известные требования в семейном отношении. Постановлением Владимирского Собора определено, что ищущий себе место в клире должен быть или девственным, или женатым на деве. Даже причетники, согласно постановлению Стоглавого Собора, должны были быть единобрачными, а для кандидаток в просвирни даже определялся возраст, с которого они могли наниматься для печения просфор, а именно 40 — 50 лет. Для упорядочения жизни духовенства и поднятия в народе его авторитета был применен еще ряд других мер. При избрании в члены причта епископам запрещено было брать мзду для себя или подарки для свиты. Самое постановление должно совершаться всенародно в храме, в присутствии тех свидетелей, которые участвовали в производстве «обыска» ставленнику. Не позволялось посвящать в клир неизвестных лиц или лиц, перешедших из чужой епархии и не имеющих отпускных грамот.

Наконец, строго было запрещено поставлять рабов. Однако на практике не все эти меры можно было осуществить вполне, а потому нестроение в церковной жизни продолжалось. Так, не всегда было возможно выполнить требования об образовании и начитанности священников, по Стоглавому Собору — «искусных и грамоте гораздых, Священное Писание вконец ведующих и могущих строить все пастырское», потому что почти не было школ, где бы кандидаты на священническое место могли изучать грамоту, церковное пение и «налойное чтение». Точно так же нельзя было сразу уничтожить явления безместных священников, «крестцовых попов» и т. д. Материальное положение низшего духовенства продолжает оставаться весьма незавидным. Новых источников дохода по сравнению с домонгольским периодом не прибавилось, а расходы как в пользу государства, так и в пользу высших духовных властей увеличились в невероятной степени. В пользу государства оно, несмотря на свое привилегированное положение, которое было признано и монголами, вносило все подати, падавшие на т. н. «черные» земли, участвовало в расходах на ратное дело, на городское строительство. С другой стороны, оставаясь тяглым по отношению к архиерею, оно должно было нести на себе бремя расходов на содержание архиерейского двора, которое тоже с течением времени возрастало, так как епископы в своей жизни подражали митрополиту, а двор митрополита по роскоши был похож на двор удельных князей. Тяжесть всех сборов на архиерейский двор увеличилась еще от злоупотреблений, которые допускали при взимании их светские архиерейские чиновники. На этой почве часто происходили насилия, побоища и бунты. Так, напр., в 1435 во Пскове духовенство вместе с народом поколотило владычных людей. Во избежание вымогательств архиерейских сборщиков причты испрашивали у архиереев и князей жалованные грамоты, предоставлявшие им возможность непосредственных сношений с епископом.

Особое положение занимало духовенство во Пскове. Здесь благодаря тому, что епархия не имела архиерея, а управлялась его наместником, оно имело большое влияние на земские дела, во главе которых стоял Собор священников. В монгольский же период рельефнее наметилось и обособление духовенства от других сословий, и выделение его в отдельное сословие — духовное, которое, как таковое, вполне сложилось в последующие периоды жизни духовенства. Выделение духовенства из других сословий происходило постепенно и естественным путем. Духовенство более других сословий учило своих детей Священному Писанию и порядку отправления церковных служб, а потому именно в семьях духовенства всегда было наибольшее число кандидатов в священство. Поэтому после смерти отца выбор мирян останавливался преимущественно на сыне. На юге России было даже как бы узаконено, что священник свое место сохраняет за нисходящим потомством, причем в жалованных грамотах оговаривалось, что в случае малолетства детей и внуков вместо них и до достижения ими соответствующего возраста служение может совершать наемный поп. Затем, в ханских ярлыках и в грамоте Василия Дмитриевича митр. Киприану устанавливается коренное различие между братьями и детьми духовных лиц, живущими вместе с последними или отдельно от них. Последние должны были платить дань, тогда как первые приравнивались к духовенству и были свободны от дани. Такое различие говорит уже о полуоформившемся представлении о духовенстве как о сословии. Еще определеннее говорит в этом направлении постановление Стоглавого Собора: «который поп или дьякон овдовеет, а будет у него или сын, или брат, или зять, или племянник, и на его место пригож, и грамоте горазд и искусен, то его в попы на место поставити». В противоположность низшему духовенству материальное положение высшего духовенства не заставляло желать ничего лучшего.

Так, митрополиты имели громадные земельные наделы, напр. московские — более 100 тыс. десятин, от поставления епископов им шли ставленные пошлины и дары от поставленных и их епархий. При поездке митрополита духовенство платило подъезд на содержание его со свитой и дары; ему же шли судные пошлины с мирян и с духовенства. Такой же характер носило положение и других архиереев. Их доходы меньше, но все-таки значительны и столь же разнообразны. Положение высшего духовенства в этот период продолжало оставаться столь же почетным и высоким, как и в первый, домонгольский период. Высшее духовенство — епископы и митрополиты — помогало светской власти при ее сношениях с татарами, при ближайшем участии духовенства писались княжеские грамоты, начинавшиеся словами «по благословению отца нашего митрополита» и скреплялись митрополичьей подписью и печатью; митрополит разбирал ссоры князей, перед ним они заключали договоры между собой. Особенно высоко было положение новгородского архиепископа. В новгородских грамотах имя его стояло всегда первым, без его благословения вече не могло ни начать войны, ни заключить мир; он был судьей на вечевых распрях и мирил враждующих. Но к концу монгольского периода привилегии высшего духовенства заметно сокращаются, что объясняется возвышением власти Московского князя. В льготных грамотах митрополитам предоставляется уже меньше прав по сравнению с древними уставами и ярлыками. Так, в грамоте Василия Дмитриевича митр. Киприану, 1404, ставятся уже ограничения относительно подсудности церковных людей и относительно освобождения от податей людей, живущих в вотчинах митрополита. Попович, отделившийся от отца, выходит из-под власти митрополита и становится человеком вел. князя.

В своем отношении к митрополитам вел. князья часто стараются проявить свое преимущество и власть над ними. Иван III за неподчинение и самостоятельность едва не отказал митр. Терентию в кафедре, а Василий III заточил в монастырь митр. Варлаама. При Иване IV митр. Филипп умер насильственной смертью, и высшая церковная власть не смогла опротестовать такого явного нарушения канонических правил, как женитьба Ивана IV в 6–й раз. При Василии же III и Иване IV нарушается обычай утверждения вел. князем выбора церковного собора. И тот и другой иногда назначают митрополитов самостоятельно, руководствуясь лишь своим желанием. В монгольский период совершилось подробное разграничение областей ведения духовного и гражданского судов. Судебниками Ивана III и Ивана IV, а также Стоглавым Собором окончательно утверждена неподсудность духовенства мирскому суду по всем делам, причем по уголовным делам духовное лицо подчиняется светскому суду лишь по снятии сана. Духовному же суду подчинены были и светские лица духовного ведомства. По искам посторонних к лицам духовного ведомства действовал смешанный суд — из органов духовных и светских. В 1589 учреждено на Руси патриаршество, и с этого года начинается третий период в жизни духовенства — патриарший, продолжавшийся до 1700, когда по воле Петра I патриаршество было уничтожено. Патриаршество не являлось расширением духовной власти. Патриаршество отличалось лишь большим внешним блеском, но власть патриарха не была шире, чем власть прежнего митрополита. Как и митрополит, патриарх избирался собором русских епископов и утверждался царем. Но выборы в патриархи Иова, Филарета, Никона и др. свидетельствовали о том, что желание царя в деле избрания имело главное и решающее значение.

Смутное время, когда патриарх и духовенство приняли в политической судьбе страны самое близкое участие, было моментом высшего развития патриаршества, и при патриархе Филарете его власть была равносильна царской. Что касается патриаршества Никона, то еще большее усиление его власти не представлялось исторически естественным явлением, а было лишь следствием особого расположения и доверия к нему царя. Как бы случайны, однако, ни были обстоятельства, способствовавшие возвышению патриарха, но его влияние и значение в делах общегосударственных существенным образом отразились на положении иерархии и духовенства. В царскую думу и на земские соборы вместе с патриархом приглашаются архиереи. В городах воеводы в трудных случаях советуются с архиереями. Чувствуя силу владык, к ним обращаются и миряне, ища в них поддержку от притеснений приказных. С возвышением власти патриарха, а вместе с этим и с увеличением значения епископов, в значительной мере возросло и материальное благосостояние высшего духовенства. При патриархах церковный суд сделался независимее, но круг ведения его не расширяется. Однако по вопросу о подсудности между ним и светскими судами происходят частые столкновения. В 1625 патриарх получил от царя грамоту, по которой монастыри, церкви, церковные люди и крестьяне патриаршей области подчинены по всем делам, кроме уголовных, суду патриарха. В делах же с посторонними духовенство являлось перед тем судом, которому подчинен был ответчик. Кроме патриарха такие же грамоты получили новгородский и вологодский архиереи, но остальные придерживались прежнего порядка вещей. Поэтому в 1649 был учрежден особый Монастырский приказ, который представлял собою орган государственного суда над духовным ведомством.

Учреждение Монастырского приказа, равно как и издание Уложения Алексея Михайловича (1649), свидетельствовали о стремлении светской власти сузить размеры применения церковного суда, и как противовес этому стремлению в 1653 была издана патр. Никоном «Кормчая». В 1667, благодаря протесту Никона, собором была снова признана независимость духовенства и всех людей духовного ведомства от светского суда не только по гражданским делам, но и по уголовным. Собором 1675 это постановление было еще раз подтверждено, а Монастырский приказ — закрыт. Однако ввиду того, что строгого разграничения между гражданским и духовным ведомствами по-прежнему не было, правительство продолжает вмешиваться в церковные дела, тем более что и само духовенство нередко предпочитало подсудность светским судам, для чего специально испрашивало его от духовного суда. В к. XVII в. поднят был вопрос о разграничении духовной и светской подсудности по роду дел, но не встретил сочувствия у патриарха Адриана. В 1700 по его приказанию были собраны все привилегии духовенства, но это не затормозило то ограничительное направление духовного суда, которое началось при Алексее Михайловиче и закончилось Петровской реформой. Одновременно с вопросом об ограничении церковного суда правительство в этом периоде занято было ограничением церковного и монастырского землевладения, которое начинает его сильно беспокоить. По подсчету Г. К. Котошихина, в сер. XVII в. церковь имеет 118 тыс. дворов, а по словам иностранцев, у духовенства в это время сосредоточена одна треть всей земли государства.

Уложение 1649 запретило дальнейшее увеличение церковных вотчин; церковные слободы возле городов, владевшие промыслами и не несшие повинности, были отписаны от церквей. На монастырские вотчины были увеличены сборы полоняночных, ямских и стрелецких денег, в них же посылались на прокормление инвалиды, солдатские вдовы и сироты. В 1678 наконец делается распоряжение о производстве полной переписи церковных имений. Реформа Петра Великого завершает это дело. Замещение причтовых мест производится по-прежнему путем выбора кандидата прихожанами, и этот порядок приводит к большому и ненужному увеличению причтов. В это время в некоторых приходах число священников достигло 14, и редкий приход не имел двух священников. Чтобы прекратить продолжающееся перепроизводство причтов, архиереи учреждали контроль над выборами, акты которых скреплялись т. н. десятниками, назначаемыми из духовных же лиц. Вместе с тем увеличены требования, предъявляемые к кандидатам на священнические места при их испытаниях. Но указанные меры не искоренили зла, т. к. благодаря подкупу всегда было возможно устранить препятствия. Поэтому число бесприходных и «крестцовых» священников увеличивается. Последние являлись большим злом на Руси в смысле понижения авторитета духовенства. За деньги «крестцовое» духовенство могло венчать какие угодно браки, покровительствовало раскольникам и т. д. Вредное влияние выборного начала сказалось и в другом отношении. Вследствие увеличивающейся конкуренции выборы превращаются в отдачу с торгов прихода. Священником делается тот, кто меньше возьмет с общины. Поэтому священник для прихода является арендатором, наемником, который смотрит на свое место, как на временное, и мечтает перейти на другое, более доходное место, или уйти на крестец.

Иногда священники заключают с общиной договор на владение прицерковной землей не только пожизненно, но часто и потомственно и, таким образом, из арендаторов превращаются в собственников. Ясно, что при таком положении дела авторитет и положение священника в общине не могли быть высокими. Возросшее число приходов и непропорционально увеличившееся количество при них священников требовало и увеличения сумм содержания. Однако в этом периоде с особенной ясностью обнаружилось как раз обратное. Увеличились расходы духовенства и сократились его доходы. Прежде всего очень неустойчивым оказалось землепользование низшего духовенства. С этой целью в 1620 было сделано распоряжение об отводе при переписи каждой церкви от 5 до 10 десятин отцовской земли «в поле». Но затем указами 1632 и особенно 1676 правительство, наоборот, издает запрещение собственникам дарить и завещать церквам земли, и хотя в следующем, 1677, это запрещение было снято, но оно уже в достаточной мере подорвало материальное положение духовенства. Затем постановлением Собора 1667 приходским церквам было запрещено владение лавками и торговля. Наконец, по указу 1669, сократился ружный доход духовенства от казны. С другой стороны — увеличились сборы в пользу государства, в архиерейскую казну и на архиерейских чиновников. Эти сборы были особенно тяжелы вследствие тех злоупотреблений, которые производили сборщики — архиерейские чиновники, что в свою очередь повлекло передачу сборов с духовенства в руки духовных лиц (1676). Собор 1681 постановил закрывать небольшие скиты и отдал преимущество большим общежительным монастырям. Пострижение производится после продолжительного испытания и только в монастырях. Запрещено было постригать от живых мужей и, наоборот, уменьшено количество мирян, проживающих в монастырях, и т. д. Выделение духовенства в отдельное замкнутое сословие продолжает совершаться и естественным путем — в силу сложившегося обычая, и путем законодательным, так что к эпохе реформ Петра Великого оно представляло собой сословие сложившееся, с определенной физиономией.

Сельское духовенство, в силу материальной необеспеченности и приниженности (и светская, и духовная власть все время на него смотрели только как на податную, тяглую силу), в силу необразованности и в силу условий получения места (дети в ожидании места живут без дела при своих отцах и не идут ни на какую службу), к этому времени сложилось в малодеятельное, неэнергичное, забитое и терпеливое ко всем бедам сословие. В XVIII в. продолжается ограничение компетенции духовного суда, подчинение духовенства во многих случаях гражданскому суду и выяснение положения и прав духовенства как сословия. Так как высшее духовенство противилось реформам Петра, то в 1700 было уничтожено патриаршество, и с этого года начинается следующий, четвертый, период в его жизни. В 1701 был восстановлен Монастырский приказ, с правом разбирать иски церковных крестьян и служилых людей. Дела политические и уголовные по отношению к духовенству находились в ведении Тайной канцелярии и Юстиц-коллегии. В делах тяжебных духовенство тоже не было подчинено духовному суду.

В 1721 с учреждением Священного Синода и с переходом Монастырского приказа в его ведение миряне духовного ведомства делаются подсудными опять духовному суду. Св. Синод является средоточием патриаршей власти и власти прежних русских церковных соборов. Синод, в противоположность патриаршеству, является одной из составных частей государственного строя. При Синоде состоит «око государево» — обер-прокурор. Члены его приносят присягу и дают обещание стоять на страже государственных интересов. Синод же избирает кандидатов в архиереи, которые утверждаются государем. Архиереи должны были давать подробные отчеты Синоду. Петр I старается урегулировать церковное землевладение. Церковные вотчины подчиняются контролю государства. Архиереи и монастыри устраняются от управления своим хозяйством. Им выдается определенное жалованье, а излишек от этих сумм поступает в казну. К Монастырскому приказу правительство обращается за деньгами на государственные нужды, монастырям правительство старается привить благотворительный по преимуществу характер, с каковою целью при них строятся богадельни, куда определяются инвалиды, нищие и т. д. С другой стороны, правительство стремится сократить число монастырской братии. В прибавлении к Духовному Регламенту вводятся ограничительные правила пострижения в монашество.

В 1721 делается распоряжение постригать только на вакантные места, для выяснения которых делается перепись. Затем монахи прикрепляются к тому монастырю, за которым записаны по переписи Монастырского приказа. Этим стремились достигнуть ограничения бродяжничества монахов, которое к тому времени приняло крупные размеры. В конце царствования Петра I церковные вотчины были освобождены от контроля государства и опять всецело перешли в ведение духовной власти. Но поборы с них не прекращались и особенно увеличились при Бироне, который назначил даже специальный сбор с архиерейских домов на содержание конских заводов. Церковные вотчины все более и более беднеют, и за ними накапливаются большие недоимки, для взыскания которых посылаются воинские команды. Петр III решил отобрать церковные вотчины в казну, что и было выполнено в 1764 Екатериной II. За архиерейскими домами и монастырями было оставлено некоторое количество земли и угодий, подворья и загородные дома. Все же громадное количество земли перешло в казну, и взамен отобранной земли монастырям и архиерейским домам было положено определенное содержание. Позднее это распоряжение было распространено на Малороссию. При Анне Ивановне были подтверждены указы Петра I об уменьшении числа монахов. В 1734 была сделана перепись монахам, и постриженных неправильно расстригали и отдавали в солдаты. Число монахов сделалось ничтожным. Гонение на монастыри прекратилось при Елизавете Петровне, которая относилась к ним с большою любовью, и в 1760 принятие монашества было разрешено всем.

При Екатерине II опять принимаются меры к сокращению монастырей. Вводятся монастырские штаты, новые монастыри можно строить только с разрешения верховной власти. При Павле I и Александре I монастырские штаты расширяются и количество черного духовенства увеличивается. Монастыри получают некоторые льготы. К 1801 монашествующие священнослужители, а к 1811 и простые монахи свободны от телесного наказания. Замещение мест белого духовенства в этом периоде производится различными способами: при помощи выборов, наследственного получения места и назначения местным архиереем.

Однако в XVIII в. наследственный способ замещения мест становится самым распространенным и употребительным. С одной стороны, тяглые сословия неохотно освобождали своих членов и разрешали им переход в духовенство, а дворянство считало унизительным для себя идти в духовные, с другой — государство требовало от лиц, ищущих места в церковном причте, специального духовного образования, духовенство же имело готовый штат своих детей, подготовленных к этой деятельности. Поэтому свобода выбора, во-первых, стеснена, так как если бы прихожане и хотели, то на священническое место не могло попасть лицо неученое, без богословского образования. Во-вторых, прихожане, желая проявить свое право выбора, все-таки по необходимости должны были обращаться к духовенству и представлять кандидатами детей священников. Правда, Регламент подтверждает право выбора прихожан, но уже по другим мотивам, именно с целью недопущения в духовенство тех, кто хочет лишь освободиться от воинской повинности, так как представлялось, что челобитная прихожан есть достаточная гарантия против обмана. Однако Регламент же требует, чтобы епископ производил испытание ставленнику и решал вопрос о его пригодности для занятия священнического места.

В 1722 были изданы правила для приходских выборов. По ним доступ к духовным должностям для лиц недуховного звания сильно затруднен. Хотя в Духовном Регламенте и осуждается наследственная передача должностей, но указ 1722 признает ее. Вследствие этого указа церковные места являются собственностью семьи и переходят по наследству. Духовные власти были тоже против выборного начала (митр. Платон Левшин). Наконец, при Павле I, когда в бунтах крестьян были заподозрены и духовные, Святейший Синод, согласно сделанному ему правительством предложению, распорядился о том, чтобы назначение на священнические места зависело от епископального начальства. Принималась во внимание гл. обр. аттестация училищного и семинарского начальства. Таким образом, в назначении священнослужителей пришли к способу, изложенному в 70 и 76 статьях Устава духовных консисторий. Обычай наследственности духовных мест просуществовал до 1867. Параллельно с обособлением духовенства увеличивалась и замкнутость духовных школ. Что касается состава духовенства, то в этом направлении долго не могли прийти к определенному заключению. Напр., церковнослужители долго не считались духовными лицами и при Петре I обязаны были брить бороды. Чтобы определить состав сословия, правительство нашло необходимым издать штаты (1718–22). Эта мера как раз совпала с ревизией, по которой духовенство, найденное на действительной службе, и его потомство должны дать единственный только контингент для замещения церковных должностей.

Положение же оставшихся лишними было очень тяжелое, так как для них не было выхода в другие сословия. Екатерина II разрешила детям духовенства поступать чиновниками в наместнические канцелярии. Затем дано было разрешение на поступление в купечество, в крестьянскую и в военную службу. При Павле для выхода из духовного сословия были сделаны опять ограничения, но затем, в следующие царствования, последовал ряд мер к уничтожению замкнутости духовенства, закончившихся законами 1869 и 1871. С другой стороны, вместе с замкнутостью духовенства как сословия установился и строгий взгляд на оставление духовного сана. И этот вопрос прошел длинный путь колебаний. Петр I отнесся снисходительно к оставлению сана и выход вдовых священников даже поощрял. При Павле I свобода выхода была стеснена. При Александре I увольнение из духовенства зависело от согласия Синода. При Николае I в 1830–48 создались те ограничительные условия выхода, которые, в общем, просуществовали до начала XX в. При определении прав духовенства правительство, начиная с Петра I, рассматривает его как сословие привилегированное. При Петре I оно освобождено от подушного оклада и рекрутства. В царствование Елизаветы Петровны оно получило привилегии по суду. При Екатерине II поднят был вопрос о сословном положении духовенства, причем она хотела отнести священников к среднему роду людей, против чего энергично возражал митр. Гавриил, требовавший уравнения духовенства с дворянством. Вопрос определенно не был решен, и духовенство осталось вторым сословием после дворянства.

В 1767 Синод запретил духовным судам телесное наказание священников, а в 1771 распространил запрещение и на дьяконов. Но по светскому суду духовенство не было освобождено от него. Окончательное освобождение от телесного наказания духовенства состоялось при Александре I в 1801, а в 1808 оно было распространено и на их семейства. Наконец, эта льгота была предоставлена в 1862 церковнослужителям. При Павле I на духовенство было распространено право получения орденов и знаков отличия. Это право важно потому, что награждение орденом давало право на получение потомственного дворянства. В 1860–х духовенство достигает наибольшего расцвета, так как, с одной стороны, с падением крепостного права пала и его зависимость от помещиков, а с другой — оно получило право гласного обсуждения своих нужд на съездах и т. д. Что касается материального положения, то со времен Петра правительство стремилось к более устойчивому обеспечению духовенства. Так, Регламентом отменялось собирание за требы, а взамен проектировался определенный взнос на содержание причта с каждого приходского двора. С 1765 началось общее межевание земли, из которого на сельские церкви приходилось по 33 десятины.

В 1791 было положено начало пенсионному капиталу для духовенства. При Александре I возбуждался вопрос о казенном жалованье духовенству, но за недостатком средств не был решен положительно. Казенное жалованье назначается священнослужителям, начиная с царствования Николая I, и при Александре III расходы на него составляли 6 млн. руб. Затем забота об обеспечении причта отчасти возлагается и на приходские попечительства и братства, положение о которых было издано в 1864. В 1866 вышли временные правила о пенсиях духовенства, действовавшие до издания пенсионного устава в 1903. Ряд этих мер более или менее упорядочил материальную сторону жизни духовенства, но, как понятно, не решил вполне вопроса о постоянном обеспечении духовенства, так как в н. XX в. около 10 тыс. причтов совершенно не получали содержания из казны.

П.П.

ДУХОВНОСТЬ, высшая деятельность души, устремленность к стяжанию Духа Святого, безгрешности, моральному совершенству, преображению души. Русская духовность выражается в древней духовной традиции Православия и добротолюбия, иконописания и церковных песнопений, благочестия, старчества и подвижничества отечественных святых.

Понятие русской духовности обусловлено «естественной и первобытной географией русской души».

Огромные однообразные равнины, безграничные дали, где безмерная бесконечность, сверхъестественность составляют как бы часть каждодневных переживаний, определяют образ этой души и ее духовный склад. Как и просторы ее родной земли, она сама не знает границ. То чувство ясно определенной формы, которым так гордятся латиняне и греки, ей чуждо. Ей присущи от природы отсутствие рубежей и отсутствие меры, и щемящие противоречия, напоминающие резкую изменчивость климата ее страны. Как над ее родными степями, в ней разражаются грозы и проносятся вихри.

«Мы огромны, — любил повторять Достоевский, — огромны как матушка Россия». Русский человек мучается огромностью и безбрежностью своей земли. Для русского духа, для русского человека земля имеет немалое значение. Есть нечто мистическое в его отношении к ней. Первобытный дионический элемент в нем еще не угас. Он вошел и в русское христианство, придав ему особые черты, которых нет в христианстве византийском. Так, это в известной степени сказывается на культе Божией Матери. Черты духовного радикализма у русского народа, выражающиеся в большой доле безразличия к миру и к его благам, также определены в значительной степени строением Русской земли. В стране неограниченных далей и безмерных протяжений, с суровым климатом, почти без всяких внутренних рубежей и без определенных внешних географических границ, широко открытой для всевозможных нашествий, человек легко приобретает сознание своей физической слабости и бренности своих дел. Зачем, думает он, накапливать и дорожить тем, что обречено на гибель? К чему подчиняться юридическим нормам, которые сегодня имеют силу, а завтра потеряют всякое значение? Человек инстинктивно сосредоточивает привязанность на том, чего никто не может у него отнять. За этим духовным радикализмом, однако, не таится влечение к полному уничтожению. Он не восстает против самого принципа жизни.

Это безразличие вовсе не означает, что русский народ менее грешен, чем другие. Наоборот, он, может быть, даже более грешен, но он и грешен по-другому. Когда он бывает привязан к земным благам, к суетности и бренности земли, он к ним привязан своими грехами, а не своими добродетелями и не своими представлениями о правде или своим идеалом святости. Действительно, западный человек дорожит своим социальным положением, своей собственностью и своими жизненными удобствами не в силу своих слабостей и пороков, а в силу своих социальных добродетелей, религиозно обоснованных и оправданных. У него есть идеология, которая все это оправдывает. У русского человека такой идеологии нет. В глубине души он ничуть не уверен в том, что его собственность свята, что пользование жизненными благами оправдано и что оно может быть согласовано с совершенной жизнью.

Эта отчужденность, эта свобода духа лежат в основе русского бунта против буржуазного мира, бунта, в котором сходятся революционеры и реакционеры. Русская идея противоположна идее буржуазной. Ей присуще сознание, что непреходящего града нет на земле и что не приходится искать его в будущем: поэтому у нее не бывает слишком многих связей с земным градом. Духовное кочевничество — характерная русская черта, неотъемлемо присутствующая в русском идеале, и тип «странника» есть самый выразительный русский тип. Гоголь, Толстой, Достоевский, Константин Леонтьев, Вл. Соловьев — все были «странниками» и по своему духовному складу, и по своей внешней судьбе. Все они — искатели истины. Любовь к странничеству противостоит всему «буржуазному» в моральном значении этого слова

Эта моральная черта безразличия и отчужденности просветляется христианством, которое дает ей направленность к небу. В русском христианстве, гораздо больше, чем в византийском, взгляд обращается к «небесному Иерусалиму», к «грядущему Граду» .Ему свойственна жажда преобразования жизни, ее преображения, пришествия нового неба и «новой земли», Царства Правды на земле.

Эта жажда всеобщего преображения — одна из самых ярких черт русского религиозного духа. В противоположность западному духу он стремится, как пишет Бердяев, соединиться с источниками бытия, он ищет преображения жизни, а не создания культурных ценностей и не тех результатов, которые обычно считаются обязательными, будь то в области знания, или морали, или искусства, и т. д.

Таким образом, русская душа не чувствует себя скованной нормами цивилизации, или морали, или науки, перед ней нет ничего, что заслоняло бы реальность Бога. Поэтому весь ее динамизм сосредоточен на преображении, которое должно произойти в конце времен. В русской духовной жизни таится великое мессианское ожидание, и вот почему Пасха есть тот праздник, который особо любим русским народом. Для русского человека она не только воспоминание о воскресении Христа, мистически переживаемом вновь, она означает также ожидание космического воскресения, воскресения и прославления всего творения, в ней предвосхищаемого и заранее переживаемого. У верующего русского человека взор уже обращен к Свету Того, Который грядет Склонность созерцать Христа Грядущего, тесно связана с этой идеей. Христос принес обетование прославления и преображения, т. е. обетование Царства Божия. И это будет не результатом эволюции или исторического прогресса, а чудом, мировой катастрофой. Это ожидание, это искание грядущего Града всегда живо каким-то образом в глубинах русского духа. Это позволяет нам понять, почему русский народ, когда он забывает Бога, обязательно впадает в нигилизм. Он тем самым возвращается тогда к своим народным истокам, которые отрицают все, враждебны всякому духовному стремлению и укоренены в материи. Не дорожа ценностями цивилизации и не веря в Бога и в бессмертие души, русский человек в этом случае убеждает себя в том, что все позволено. Предметом его стремлений остается все то же спасение и преображение, новая жизнь. Но поскольку он не видит никакого развития в направлении к этому новому миру, он готов принять гибель всего существующего Он хочет, чтобы все кончилось как можно скорее, чтобы все преходящее действительно прошло, чтобы время остановилось, чтобы пришло начало нового мира, новой жизни. Он хочет совершить космический переворот, и если «преображения» при этом не получается, то жизненные ценности рушатся тем не менее. Но даже и в этом случае, под действием христианской веры, веками проникавшей в духовную сущность русского человека, христианские мотивы продолжают составлять глубинную основу его существа и его побуждения остаются глубоко религиозными. На этот счет было очень верно отмечено, что русский человек бывает с Богом или против Бога, но никогда не бывает без Бога.

Делать из всего сказанного вывод, будто русская духовность представляет собою отрицание этого мира и занята исключительно будущей жизнью, было бы равносильно обвинению ее в своего рода ложном монофизитстве. И это было бы ошибкой, заводящей в тупик, потому что при этом упускалась бы из виду самая сущность русской духовности; необходимо понять, что если она устремлена к преображению и к «новому» миру, то это потому, что она утверждает евангелие Слова, ставшего плотью для того, чтобы победить смерть. Действительно, глядя на мир, в котором мы живем, невозможно избежать дилеммы: или нет ни Бога, ни идеи и вообще ничего, что имело бы подлинное бытие, или Бог должен явить нам Свою победу, Свое торжество над миром. В действительности, Он явил ее тем, что умер на кресте и воскрес. Иначе говоря, это означает, что Он воплотился для того, чтобы призвать нас к участию в Своей божественной жизни, и что страдание, крест есть единственный путь, ведущий к победе. Обоженное человечество, преображение мира — вот конец и цель истории и единственное положительное решение загадки существования. Воскресение, т. е. преображение всего мироздания, есть завершение дела Божия. Поэтому есть смысл жить, есть смысл рождать детей и воспитывать для жизни будущие поколения. Есть также смысл умереть, потому что только то, что умирает, может воскреснуть. Такова и глубокая основа отношения русского человека к надвигающейся смерти. «Удивительно умирает русский мужик! — писал Тургенев — Состояние его перед кончиной нельзя назвать ни равнодушием, ни тупостью, он умирает, словно обряд совершает холодно и просто»

Просветленное принятие креста и страдания, представляющих собою лишь привходящие обстоятельства смерти, входит в русскую духовность неотъемлемой составной частью. История русского народа — история очень тяжелая, очень мучительная, очень кровавая. Как писал Н. А. Некрасов

Волга! Волга! Весной многоводной

Ты не так заливаешь поля,

Как великою скорбью народной

Переполнилась наша земля.

Русский человек самой природой приучен к страданию. Христианство лишь возвысило эту привычку — или это качество — тем, что показало ему будущее блаженство как дивное преображение страдания. Крест неотделим от славы. Это — две стороны одной и той же медали. Пасхального духа не может быть без духа Голгофского. Даже еще больше — тот вытекает из этого. «Русский народ — один из тех немногих народов, которые любят сущность христианства, крест, — писал французский историк Леруа-Болье, — он не разучился ценить страдание, он воспринимает его положительную силу, чувствует действенность искупления и умеет вкушать его терпкую сладость». Действительно, русский человек уважает страдание как таковое, независимо от тех или иных положительных качеств, которые могут его сопровождать, — уважает потому, что всякое страдание есть участие в страстях и в смерти воплощенного Слова, «запечатлевшего — как учил св. Ириней — Свой крест на всех и на всем». Он принимает страдание потому, что за всяким страданием стоит единственная жертва, принесенная Сыном Божиим, ставшим Человеком (и уже ясно, что монофизитство тут ни при чем). Страдание, таким образом, становится великим благом само по себе, оно само по себе ведет к сокровищнице благодати. Когда человек страдает и «несет свой крест», врата Рая тем самым открываются перед ним. Когда он полностью принимает солидарность всего человечества, как в вине, так и в вытекающем из вины страдании, он тем самым преодолевает то и другое и готовит путь для такого же общего воскресения и излияния благодати на всех.

Следует еще подчеркнуть, что речь тут идет не столько о так называемом юридическом искуплении, сколько о проникновенном, страждущем, органическом, сущностном участии в страждующей и вместе с тем неиссякаемо изобильной жизни Христа.

С идеей преображения всего творения в русском религиозном сознании связана идея всеобщего спасения. Это и неудивительно преображение, «новая земля и новое небо» и спасение — это все то же самое. Это все — одна и та же идея, только рассматриваемая с разных сторон. Русская религиозная совесть никогда не удовлетворялась зрелищем личного спасения одной индивидуальной души, она всегда была озабочена общим спасением. Все души связаны между собою и ни одна не приходит к Богу без того, чтобы не увлечь за собою других. Следовательно, спасаться надо вместе, а не каждому в отдельности. Достоевский прекрасно выразил эту мысль, говоря, что «все отвечают за всех». Здесь перед нами — своего рода духовный коллективизм, имеющий, возможно, своим основанием древний, унаследованный от предков и уходящий в тьму веков коллективизм сельского «мира», до такой степени укоренившийся в обычаях и нравах страны, что он сохранился до самой революции. Черты этого духовного коллективизма, этой жажды общего спасения для всего народа, для всего человечества, для всей вселенной, присущи всей русской мысли, и верующей, и неверующей. «Спасен будет тот, кто спасает», — сказал Владимир Соловьев, и тут он сходится не только с теми, кто верит, как он, — с Достоевским, с Константином Леонтьевым, со славянофилами, но и с представителями противного лагеря: с Белинским, с Бакуниным, с Герценом, с Чернышевским, с Лениным. И те ищут тоже, хотя и в секуляризированной форме, спасения для народа и для человечества, они тоже исповедуют, что избавление от зол и страданий должно совершиться не для отдельного человека, а для всех.

Но, конечно, своего подлинного сверхъестественного величия эта характерная черта русской души достигает у русских святых. Поэтому нет большей ошибки, как представлять себе русских святых судорожно сосредоточенными на себе самих и занятыми исключительно спасением собственной души. Даже самые мистические из них никогда не относятся с безразличием к судьбе ближнего и к судьбе мира. Уход от мира является для них не чем иным, как только средством, путем к более тесному единению с Богом. К тому же он почти никогда не бывает у них окончательным. Достигнув своей цели, они обычно возвращаются к людям, чтобы принести им в утешение спасительную весть. Русские святые очень человечны и вместе с тем очень активны. Многие из них обладали перворазрядными организаторскими способностями и были наделены темпераментом борцов и апостолов. Они с одинаковой силой и мужеством борются с язычеством и со злой волей князей. Русская мистика всегда была очень активной. Она очень глубока, очень сильно переживается внутренне, и вместе с тем она всегда готова бороться со злом, где бы она его ни встречала. Этим она отличается от куда более созерцательной и куда более пассивной мистики византийской.

Ввиду всех этих стремлений и предрасположений русской души, нетрудно понять, что христианская вера, проникая на берега Днепра, нашла в этой душе особо благоприятную почву. Великое христианское благовестие дало этой душе в области абсолютного ту точку опоры, которой она не находила в мире преходящих ценностей. Оно дало метафизическое оправдание той дискриминации, которую русский человек инстинктивно проводил по отношению к земной действительности. В русской душе Царство Божие не наталкивалось ни на одно из тех стремлений к омирщению, которые так мощно сказывались в сложившемся под римским влиянием западном мире. Русские не знали ни восточного деспотизма, ни культа императора, ни культа государства. Они и приняли со свойственным им радикализмом новую веру, отвечающую их внутренним позывам, углублявшую их смутные стремления, указывавшую великолепную цель их непреодолимой тоске. Святые должны были стать глашатаями и наиболее подлинными представителями русской духовности, а их жития — жизненной философией русского народа. К ним в особенности приложимо прекрасное изречение Ф. М. Достоевского: «Может быть, единственная любовь народа русского есть Христос, и он любил образ Его по-своему, то есть до страдания».

Русская духовность веками питалась их идеалом: от их пламени зажигала свой светоч вся Святая Русь — святая не только в смысле моральной святости, но святая потому, что идеал святости составляет для нее самую высшую из всех вообразимых ценностей.

Иеромонах Иоанн (Кологривов)

ДУХОВНЫЕ СТИХИ. Духовными стихами в русской словесности называют народные песни на религиозные сюжеты. Песни эти пелись бродячими певцами-странниками на ярмарках, базарных площадях, у ворот монастырских церквей — везде, где находилось достаточное число благочестивых слушателей. О любви русского человека к такой форме религиозного самовыражения достаточно говорит тот факт, что вплоть до н. XX в. духовный стих бытует гораздо шире, чем даже былины. По сравнению с героическим эпосом религиозная поэзия проявляет гораздо большую жизненность. Если «старинушки» о «святорусских богатырях» со временем остаются в репертуаре народных певцов преимущественно на севере России, то духовный стих продолжает сохраняться почти на всем протяжении земли Русской.

Время их появления установить с достаточной точностью затруднительно, можно лишь уверенно утверждать, что пелись они каликами перехожими на Святой Руси с незапамятных времен. В той форме, в которой стихи эти дошли до нас, они существовали уже в XV —XVI вв. На это время учитывая общий духовный подъем в России приходится и расцвет русской духовной поэзии.

Высота религиозного чувства и обширность познаний, отраженные в стихах, столь резко обличают несостоятельность точки зрения на русскую историю, предполагающей «темноту» и «невежество» средневековой Руси, что исследователи XIX—XX вв. вынуждены были придумывать самые неуклюжие объяснения, дабы спасти честь «исторической науки».

«В основе духовных стихов всегда лежали книжные повести», — уверенно заявляет один из них. «Можно ли утверждать, что все эти понятия и сведения, передаваемые духовными стихами, были вместе с тем общим достоянием народа?.. Разумеется, нет!» — вторит ему другой. Допустим, так, но только чем тогда объяснить, что на протяжении столетий, из поколения в поколение передавая искусство духовного пения, народ с такой удивительной любовью и постоянством поет то, чего не понимает?

На деле конечно же все обстояло иначе. И чтобы понять это, даже не надо быть ученым-фольклористом. Достаточно просто быть церковным, от сердца верующим человеком. Тогда станет понятно, что народ пел от полноты сердечного чувства, созидая духовную поэзию как молитву, под благодатным покровом покаяния и умиления, свидетельствуя тем о богатстве своего соборного опыта, поднимавшегося в иные мгновения до вершин истинно святоотеческой чистоты и ясности.

Певец духовных стихов не умствует лукаво, не «растекается мыслию по древу» немощного человеческого рассуждения. Он — верует:

Живя в мире церковного опыта, народ твердо знает, что вся вселенная управляется всемогущим промыслом Всеблагого Бога:

И — о том же, еще поэтичнее:

Нелепо искать в духовных стихах богословски точных, догматически выверенных формулировок. Вообще ученость — как принадлежность рассудка — не может служить показателем духовной зрелости и мудрости. Зато их недвусмысленно подтверждает благоговейно-сыновнее, трепетное и любовное отношение ко Спасителю, составляющее главный нерв народной веры.

«Ох Ты гой еси, Батюшка наш, Иисус Христос!» — обращаются ко Господу в детской простоте певцы стихов. При этом религиозное целомудрие народа, чувствующего в земной жизни Спасителя высокий, таинственный мистический смысл, почти никогда не позволяет себе касаться ее подробно в сюжетах песен. Острое сознание своей греховности, своего нравственного несовершенства, питая дух покаяния, разрешило народному творчеству одну тему — тему страстей Господних, Его невинных страданий, которыми Сын Божий искупил грехи человеческие.

В нее вложил русский человек всю силу своего сердечного чувства, весь поэтический дар своей души:

Так тесно соединил народ в своем сознании судьбу России со Христом и его учением, что есть даже стихи, говорящие о распятии Господа «во Русей» — ибо где же, как не на Святой Руси, происходить Таинству Искупления? Плачет Русь у подножия Креста Господня. Плачет, повторяя слова Спасителя, обращенные ко Пресвятой Богородице:

В благоговейном страхе певец не смеет даже пристально вглядываться в страдания Христовы. В стихах мало подробностей, есть несоответствия с евангельскими текстами. Зато сколько в них живого религиозного чувства! Воистину это всенародный «плач сердца», о котором, как о состоянии благодатно-высоком, часто писали в своих творениях Святые Отцы:

Сознание, что человек искуплен от греха высочайшей, безмерной ценой вольных страданий Божиих, рождает сознание огромной личной религиозной ответственности:

Спасение души — смысл жизни человеческой. Этой главной цели подчиняется, в идеале, вся народная жизнь. Русь не потому «святая», что живут на ней сплошные праведники, а потому, что стремление к святости, к сердечной чистоте.

Это ощущение всенародного религиозного служения столь сильно, что понятие «Святая Русь», приобретает в русских духовных стихах вселенское, космическое звучание. Святая Русь есть место — понимаемое не узкогеографически, но духовно, — где совершается таинство домостроительства человеческого спасения. Такова ее промыслительная роль, и народ русский есть народ-богоносец в той мере, в которой он соответствует этому высокому призванию.

«По Святой Руси» скитается Богородица в поисках распятого Христа. На Руси происходит мучение Егория (Георгия Победоносца) царем Демьянищем (имп. Диоклетианом), в действительности имевшее место в Риме в 303 по Рождеству Христову. «Не бывать Егорью на Святой Руси», — скорбит о своем герое певец. «Выходил Егорий на Святую Русь», — радуется он освобождению героя. Другой св. воин — Феодор Тирон (Тирянин), умученный при имп. Максимиане ок. 305 по Рождеству Христову, в одном из вариантов стиха идет «очистить землю Святорусскую» от несметной «силы жидовской». Причем, в отличие от героического эпоса былин, даже сама битва за Святую Русь носит черты духовной брани. С Евангелием отправляется святой Феодор на борьбу:

Даже в самой битве его оружие «книга, крест и Евангелие». Подобно Феодору, и Егорий Храбрый, очищая Русскую землю от нечисти, не сражается, а силой своего слова укрощает стихии и устрояет землю. Это очень показательно — и в ратном подвиге, в доблестных воинах народ прежде всего чтит святых, страдальцев и страстотерпцев.

Русь в духовных стихах становится местом действия лиц из священной истории Нового Завета:

Рай и тот созидается на Русской земле, как поется об этом в «Плаче Адама»:

Но это не гордыня. В стихах нет и намека на утверждение своей национальной исключительности. Вопросы национальной принадлежности вообще не занимают певцов. Вера и верность, чистота и полнота исповедания Православного вероучения — вот единственные значимые для них человеческие качества. С ними связана особая судьба России, русского народа и Православного царя — Помазанника Божия. Вот как говорит об этом знаменитая «Голубиная книга»:

Пусть тяжела русская судьба, полон скорбей и теснот путь служения «святорусского» — верность своему долгу не остается без небесного воздаяния. Эта мысль характерна для духовного стиха. Особенно показательно, что подтверждения берутся из реального исторического опыта народа:

К Матери Божией на Руси отношение испокон веку было особенно трепетным и ласковым — не зря называли Русскую землю Домом Пресвятой Богородицы. Ощущение этой особой близости, особого почтения и одновременно дерзновения не могло не отразиться и в духовной поэзии. «Вся тоска страдающего человечества, все умиление перед миром божественным, которые не смеют излиться перед Христом в силу религиозного страха, свободно и любовно истекают на Богоматерь, — пишет современный исследователь. — Вознесенная в мир Божественный... Она, с другой стороны, остается связанной с человечеством, страждущей матерью и заступницей».

Самые нежные и трогательные слова посвящает Ей певец, обращаясь к Ней в дерзновении искренности и простоты, как к собственной матери — ласковой и близкой:

Мир, освященный кровью Христа, освящен и слезами Его Матери:

Событиями Священной истории обусловлена жизнь мира. Не только земля и растения, но и человеческое общежитие — его устроение и бытие — укоренены в мистической библейской первооснове. Русское общество четко и ясно признавало эту связь, освящая сословное деление как деление единого для всех религиозного долга, а сами сословия — как церковные послушания, разные пути «израбатывания» спасения души:

Это благоговейное отношение к миру земному вовсе не означает, однако, его идеализации. Чуткая народная совесть безошибочно определяет грех — искажение, искривление Божественного порядка вещей — как первопричину мирских неустройств:

При свете церковного вероучения видней и собственные изъяны, собственное недостоинство:

Особенной укоризны заслуживает уклонение от исполнения своего религиозного долга:

Однако нравственное несовершенство человека исправимо. Путь исправления — путь христианского подвижничества, путь православной аскезы. При общей целомудренной строгости народной жизни аскетические подвиги вызывают у певцов особое уважение, описываются с особой любовью. В описаниях «пустынного жития» — на удивление (для постороннего взгляда) поэтичных и ласковых — отражается богатейший благодатный духовный опыт русского благочестия, монашеского и мирского, внешне различный, но единый в сокровенных, таинственных глубинах мистической жизни Церкви. Так идет спасаться в девственную пустыню младой царевич Иоасаф:

Красота пустыни — главная тема стиха. В некоторых вариантах он так и начинается: «Стояла мать прекрасная пустыня». Однако красота эта безгрешная, духовная, неземная:

Трудничество — вот самое постоянное выражение, которым народ отмечает православную аскезу. «Трудник, трудничек, тружданик, труженик, тружельник» — так именует народ подвижников. «Со младости лет Богу потрудитися» — жаждут герои русских духовных стихов. Их подробное исследование еще ждет своего часа. И все же в области религиозно-нравственной, в области народного самосознания их свидетельство беспрекословно — к моменту расцвета духовной поэзии русский народ ясно и безоговорочно сознавал смысл своего существования в том, чтобы «Богу потрудитися», то есть привести свою жизнь в возможно более полное соответствие с Заповедями Божиими и промыслительным Его смотрением о земле Русской. Вместе с героями своих любимых песен всю свою надежду в этом святом деле возлагает народ на помощь свыше:

Надежда эта и доныне помогает народу нашему претерпевать скорби его нелегкого, исповеднического пути...

Митрополит Иоанн (Снычев)

Оглавление