Общие предпосылки для войны
Вопрос о том, могло ли Советское правительство посредством более тонкой и точной политики предотвратить гражданскую войну, имеет чисто академический интерес. Скорее всего, ресурсов для этого у новой власти было недостаточно. Реальную ценность сегодня имеет выявление тех факторов, которые вели процесс к войне.
В качестве главной причины часто выдвигается экспроприация частной собственности (земли, предприятий, финансов). Это — взгляд "от истмата". На деле никто и никогда не идет на смерть ради собственности. Причины гражданских войн лежат в сфере ценностей (идеалов): изъятие собственности важно не тем, что наносит экономический ущерб, а тем, что воспринимается как нестерпимое посягательство на порядок, признаваемый законным и справедливым. То есть, к войне побуждает не рациональный интерес, а ненависть — категория духовная.
Нарастание такой ненависти в среде имущих классов и значительной части культурного слоя России отмечалось многими наблюдателями уже начиная с лета 1917 г. До конца 1918 г. протекал период ее «созревания» и оформления ее идеологии. Темная ненависть к "восставшему хаму" приобрела культурно приемлемые формы ненависти к политической власти большевиков как узурпаторов и губителей России.
На деле за политическими категориями стоял социальный расизм — невозможность вытерпеть власть "низших классов". Это был фундаментальный фактор, важнейшая культурная предпосылка к гражданской войне, снимавшая запрет на "убийство ближнего".
Вот как Иван Бунин в известной книге "Окаянные дни" описывает рядовую рабочую демонстрацию в Москве 25 февраля 1918 года, когда до реальной войны было еще далеко: "Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, все как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские… И какие мерзкие даже и по цвету лица, желтые и мышиные волосы! У солдат и рабочих, то и дело грохочущих на грузовиках, морды торжествующие… А сколько лиц бледных, скуластых, с разительно ассиметричными чертами среди этих красноармейцев и вообще среди русского простонародья, — сколько их, этих атавистических особей". Здесь — представление всего "русского простонародья" как не ближнего.
В ответ на этот все более интенсивно демонстрируемый расизм «простонародье», причем уже вооруженное и знающее свою силу, очень долго отвечало множеством разного рода примирительных жестов. Это отражено во многих документах эпохи (например, в очень скрупулезных дневниках писателя М.М.Пришвина, вовлеченного в гущу событий в деревне и в столицах). В целом, примирительные жесты «простонародья» были имущими классами явно и четко отвергнуты. Это вызвало ответный социальный расизм, быстро достигший уровня ненависти и даже ярости. По накалу страстей гражданская война в России на стадии столкновения добровольческих армий была сходна с войнами этническими и религиозными. В этих условиях логика и процедуры государственных органов, а также трактовка норм права приобретают особый характер, который бесполезно втискивать в рамки обычных представлений.
Вторым фундаментальным фактором, сыгравшим фатальную роль в возникновении гражданской войны, был "наполовину европейский" тип мышления культурного слоя России — а значит, той части буржуазно-дворянской элиты, что и приняла решение разорвать гражданский мир и объявить войну новому государству. Этот тип мышления толкнул Россию к революционному способу разрешения противоречий в 1905 г. и в феврале 1917 г. (он был описан в двух книгах о связи интеллигенции с этими революциями — «Вехи» и "Из глубины"). Теперь он толкнул к гражданской войне.
Из "освоенного наполовину" европейского рационализма интеллигенция восприняла детерминизм — уверенность в том, что общественным процессом, как разновидностью машины, можно управиться силой, как рычагами. Надо только сковырнуть слабую, верхушечную "машину управления" большевиков. Невидимый и мощный процесс самоорганизации народа идеологи гражданской войны игнорировали (или, во всяком случае, недооценили). Возникла иллюзия слабости Советской власти, которая и повлекла за собой отказ от гражданского мира.
В то же время, следуя догмам европейского рационализма, идеологи Белого движения видели лишь социальный конфликт, игнорируя его национальный смысл. Сейчас кажется поразительным, как они могли не видеть несовместимости главных целей движения (либерально-буржуазный порядок — и "единая и неделимая Россия"). Но они действительно ее не видели. Иллюзия слабости противника усугубилась недооценкой внутренней слабости своего проекта.
Наконец, идеологи Белого движения питали необоснованные иллюзии относительно помощи Запада. Строго говоря, белые «втянулись» в полномасштабную гражданскую войну вслед за иностранной интервенцией, как ее "второй эшелон". Первым актом систематической войны была высадка английских войск на Севере и мятеж чехословацкого корпуса в Поволжье. Были неверно оценены и мотивы, и возможности западной помощи. Не имея здесь места, чтобы развивать эту тему, отметим лишь факт: как только правящие круги Запада убедились, что белые овладеть ситуацией в России не смогут, они прекратили их поддержку. Более перспективными стали представляться те силы внутри компартии, которые были ориентированы на "мировую революцию", то есть не на национальные интересы России, а на включение ее в глобальную систему (ее идеологическая окраска — вещь второстепенная).
Неверная оценка соотношения сил верхушкой белых толкнула их к войне. Война стала фактом, и в строительстве государства, в правовых нормах и процедурах на передний план выдвинулись чрезвычайные органы и действия.
