Московский период
От нашествия монголов до отпадения юго-западной митрополии
Подлежащий нашему изучению период начинается катастрофой монгольского нашествия. Внешняя участь русской церкви попадает в руки иноверных и диких азиатских властителей. По обычному представлению о всем азиатском, как диаметрально противоположном европейским началам свободы и гуманности, казалось бы, что для нее могли наступить времена гонения и насилий. Между тем, как известно, русская церковь, жестоко пострадав от военного варварства татар во время самого завоевания Руси и иногда подвергаясь подобным же страданиям впоследствии во время частых татарских набегов (в которых большею частью виноваты были сами же русские князья), в мирное время и под монгольским владычеством получила на законных основаниях полнейшую свободу и самые широкие льготы. Чтобы приблизить к своему пониманию этот факт, позволим себе несколько распространиться о наших завоевателях.
Их исконная родина — среднеазиатское плоскогорье, известно под этнографическим именем Монголии. Разрозненно обитавшие здесь племена кочевников во второй половине XII в. нашей эры были соединены в одно могучее государство смелым завоевателем Темучином, владетелем одной орды, кочевавшей по р. Онону (приблизительно на границе Китая и нашей Забайкальской области). В 1206 г. он объявил себя на собрании побежденных князей Чингис-ханом, т. е. великим ханом или императором, назначил своей столицей г. Каракорум (Харахорин) к югу от нын. Кяхты, на р. Орхоне, притоке Селенги, и начал с ревностью посланника небес стремиться к новым завоеваниям. Покорив Тибет и Восточный Туркестан, он повел войну с северным Китаем; не докончив ее, Чингисхан обрушился в 1219 г. на Ховарезм, нын. Хиву с Бухарой. Побежденный Шах Ховарезма спасался бегством в Персию. Для его преследования хан послал двух полководцев: Джебе и Субудая. В увлечении успехом своего похода, полководцы прошли через Персию на Кавказ и отсюда в Половецкую степь. Это было в 1223 г. Половцы, состоявшие в то время в мире и родстве с южнорусскими князьями, совокупными силами с последними встретили врагов на р. Калке (нын. Кальчик, впадающий в Калмиус, отделяющий Екатеринославскую губернию от Обл. Войска Донского). Эта первая встреча русских с монголами окончилась известной неудачей, но была благополучной в том отношении, что монголы почему-то не захотели вполне воспользоваться своей победой и улетучились обратно в Азию. «Татары же» говорит 1-я Новгородская летопись, «возвратишася от реки Днепра, и не ведаем откуда суть пришли, и где ся деша опять». Они ушли к Чингисхану, который уже покорил северный Китай, а сын его, Джучи, занял местность к северу от Ховарезма, Кипчак или степь Киргиз-кайсацкую до р. Урала. В 1227 г. Чингисхан умер, завещав своим преемникам идею всесветного завоевания и разделив империю по числу своих сыновей на четыре ханства, при чем хан Каракорумский объявлялся великим ханом, повелителем над всеми остальными. Килчак отходил во владение потомков Джучи. Лежавшие к югу от него Ховарезм и Туркестан передавались Джагатаю; а еще более южная полоса Ирана или Персии делалась наследием младшего сына Тули или Тулуя. Великим каракорумским ханом, после двухлетней заминки, в 1229 году стал любимый сын Чингисхана, Угедэй или Оготай. В 1235 г. Оготай собрал все свои военные силы и приступил к осуществлению великого завоевательного плана. Главные армии были двинуты в южные пределы Азии, а для покорения Европы решено было идти во главе 300-тысячного войска пограничному с Европой хану, именно кипчакскому, Батыю, сыну Джучи, т. е. внуку самого Чингисхана. Армия эта, состоявшая в массе из кипчакских туркменов и только руководимая монголами, в том числе уже бывшим в Европе полководцем Субудаем, из среднеазиатской степи через южный Урал прошла прямо к Камско-Болгарскому царству. Осенью 1236 г. была взята татарами Камская столица. Зимой 1237 и 1238 гг. они опустошили княжества Рязанское и Владимирское, вместе с областями Суздальской и Ростовской, и разбили вел. князя Юрия Всеволодовича на берегах реки Сити (в Моложском уезде Ярослав. губернии). Не дойдя до Новгорода, татарская орда повернула к югу и остановилась на некоторое время в половецкой степи. Зимой 1239-40 гг. Батыем опустошена была южная Русь и взят Киев. В 1241 г. татары уходили в Европу, были в Польше, в Силезии, в Моравии и в Венгрии, и даже за Балканским Дунаем. По возвращении в 1242 г. в Россию, Батый утвердил свою резиденцию приблизительно на границе своих азиатских и новых европейских владений, на нижней Волге; здесь со временем он построил в 40 верстах от Астрахани на Ахтубе (где ныне село Селитряное) г. Сарай (это значит то же, что турецкий сераль, т. е. Дворец), который впоследствии был перенесен на верхнюю Ахтубу, на место нынешнего г. Царева. От этого и орда Батыя вместо родового названия Джучиевой или географического — Кипчакской, стала называться Сарайской, иначе Золотой Ордой. Русская земля вошла таким образом в состав Сарайского ханства, хотя до 1279 г., т. е. до распадения единой монгольской империи, русские князья обязаны были, кроме представлений и поклонов своим ближайшим повелителям, с той же целью предпринимать далекие путешествия к великому хану Каракорумскому в неведомые им дотоле страны Забайкалья.
Религиозные взгляды новых русских повелителей по своей широте и терпимости как нельзя более соответствовали их намерениям собрать все народы в единую монархию. Веротерпимость монголов обусловливалась прежде всего тем принципиальным обстоятельством, что они были язычники и как таковые, следовательно, должны были считать все религии одинаково истинными, одинаково связующими людей с Богом. Как своих жрецов и кудесников — «камов», они считали за посредников между Богом и людьми, низводящих на последних гнев и милость Первого, так за подобных же «камов» принимали и служителей всех других религий. О самом Чингисхане известно, что он не придерживался строго никакого определенного исповедания веры, но, признавая бытие Единого Верховного Существа, вместе с тем боялся и всех остальных божеств: буддийских, мусульманских и христианских, и желал всех их задобрить одинаковым покровительством духовенству всех вер. Такое отношение к религиям в качестве непреложного закона для своей империи Чингисхан установил на том же сейме (курултае) 1206 г., который избрал его императором. Все его тогдашние религиозно-гражданские узаконения в общей сложности составили особую книгу, названную монголами Тунджин и цитируемую персидскими писателями под арабским именем Яса-Намэ — книги запретов, просто Яса-ва-тура-и-Дженгисхани, т. е. запретов и законов Чингисхановых. В полном согласии с этими законами Чингисхана смотрели на религиозные вопросы и его преемники. Характерен в данном случае ответ третьего по счету преемника Чингисхана, Мангу, францисканскому монаху Рубруквису, посланному к нему в 1263 г. королем Людовиком Святым с миссионерскими целями. На предложение Рубруквиса — принять христианство, Мангу в следующих замечательных словах выразил свой религиозный «индифферентизм»: «все люди обожают одного и того же Бога, и всякому свобода обожать его как угодно. Благодеяния же Божии, равно на всех изливаемые, заставляют каждого из них думать, будто его вера лучше других».
Привиться такому индифферентизму в Монголии было тем легче, что она по своей многоплеменности, разноплеменности и соседству с Китаем издавна близко знакома была с различными формами религии, между прочим и с христианством. Несториане, бежавшие из Персии от гонений на христианство, занесли христианство далеко на Восток — в Индию, Туркестан и Китай, так что в составе образованной Чингисханом империи сразу же явились два христианских народа. Это были: тюркское племя Уйгуров, живших на границе юго-западной Монголии и сев.-восточн. Туркестана у горного хребта Тянь-Шань, и монгольское племя Кераитов, населявших верховья p.p. Селенги и Орхона. Кераитам принадлежал и г. Каракорум, который Темучин, по завоевании их племени, сделал своей столицей. Благодаря этому обстоятельству, при дворе великого хана, вместе со служителями других вер, состоят и священники христианские. О хане Мангу Рубруквис передает следующее: «у него в обычае, чтобы в те дни, в которые его шаманы назначают быть праздникам, или на которые, как на праздники, укажут ему священники несторианские, приходили к нему сначала священники христианские в своем облачении и молились за него и благословляли его кубок, чтобы по удалении их приходили муллы сарацинские и делали то же, и чтобы после этих приходили жрецы языческие и делали опять то же. И говорил мне, пишет Рубруквис, монах (несторианский, находившийся при дворе хана), что верит хан только христианам, хотя желает, чтобы все молились за него. Но монах, — замечает Рубруквис, — обманывался, потому что хан никому не верит; все следуют за двором его, как мухи за медом, и всем он оказывает благоволение и все думают, что он есть именно особенный их покровитель и все предрекают ему благополучие». Но если здесь Рубруквис заподазривает хана Мангу в индифферентизме неверующем, то другой европейский путешественник — Марко Поло — свидетельствует о преемнике его Хубилае (Кублае), как об индифферентисте глубоко верующем; он пишет: «в день Пасхи, зная, что это один из главных христианских праздников, великий хан велел всем христианам явиться к нему и принести с собой то священное писание, в котором заключается четвероевангелие; окурив торжественно ладаном эту книгу, он благоговейно поцеловал ее; то же должны были сделать по его приказанию и все тут бывшие вельможи; это у него всегдашний обычай при всяком большом празднике у христиан, в Рождество и в Пасху. То же соблюдал он и в праздники сарацин, иудеев и язычников; когда спросили его, зачем он делает это, он отвечал: «есть четыре пророка почитаемых и обожаемых четырьмя различными племенами мира: христиане почитают Иисуса Христа, сарацины Мухамеда, иудеи — Моисея, а у язычников самый высший Бог Согономбар-кан, а я почитаю всех четырех и молю о помощи себе того, кто в самом деле выше всех из них».
Но великие ханы монгольские относились к христианству не только с простой терпимостью, а и с прямым покровительством, на что были особые причины. Дело в том, что из числа вошедших в состав монгольской империи народов, христианские народности Уйгуров и Кераитов очутились в более близких и обязательных отношениях с великими ханами, чем остальные, Уйгуры — потому, что, получив от несториан вместе с христианством грамотность, они сделались в новом ханском государстве необходимыми дельцами и высшими чиновниками, а Кераиты — потому, что из христианского семейства их князька взял себе жен Чингисхан и его сыновья. Предпочтения, оказываемого великими ханами христианам, нельзя не видеть в той подробности только что приведенных свидетельств, что, во время религиозных церемоний, христианские священники к ним являлись первыми, и, по рассказу итальянского монаха Плано-Карпини, бывшего послом от папы Иннокентия IV к преемнику Оготая Гуюку, перед самыми дверями велико-ханского шатра находилась христианская часовня, где открыто при стечении множества монголов совершались богослужения и раздавался звон колоколов. То же утверждается и о времени известного нам хана Мангу.
За пределами великого каракорумского ханства, в уделах сыновей Чингисхана точно также строго соблюдались религиозно-политические предписания Ясы и, благодаря тем же условиям, христианству оказывалась некоторая доля особенного благоволения. Так, в Персидском ханстве сын Чингисхана Тулуй и его первые преемники потому особенно были милостивы к христианам, что были сами женаты на христианках. Историк Рашид-ед-Дин передает о жене Тулуя Докуз: «она постоянно поддерживала христиан, и при жизни ее они очень усилились. Тулуй из уважения к ней оказывал им большие милости и почести до такой степени, что на всем пространстве его владений они выстроили себе новые церкви, у входа же в ставку ханши Докуз стояла всегда походная часовня и звонили в колокола. Преемник Тулуя, хан Абака, был женат даже на побочной дочери византийского императора Михаила Палеолога и прославился среди христиан, как их благосклонный покровитель. В орде Джагатаевой царили те же нравы в отношениях к религии, и нарушители предписаний Ясы карались с особенной строгостью. Таким образом, в силу основных законов и установившихся обычаев монгольской империи, нельзя было ожидать иных отношений к христианству и в орде Кипчакской или Батыевой, ближайшему ведению которой подпала русская земля. О самом Батые древняя история монголов передает, что он, как и дед его, не исповедывал никакой религии, не принадлежал ни к какой секте, а поклонялся только единому Богу, то есть был типичным монголом-язычником. Поэтому после завоевания Руси он и не счел нужным каким-нибудь особым законодательным актом утверждать права и положение православной церкви в русском государстве: с его стороны само собою разумелось, что с момента завоевания Руси в ней вступает в силу органический закон всей монгольской империи, по которому церковь должна оставаться свободной. И, действительно, когда по распоряжению великого хана Гуюка и Батыя в 1246 г. была произведена на Руси первая податная перепись, духовенство было исключено из нее и оставлено в покое.
Установленное на таких не случайных основаниях положение русской церкви от самого начала монгольского владычества и до его окончания оставалось по существу неизменным. Могли бы, кажется, поколебаться толерантные отношения золотоордынских ханов к христианству, вследствие наступивших с течением времени обращений татарских правителей к мухаммеданству, но этого на самом деле не случилось сначала потому, что мухаммеданство не принималось еще в орде в своем действительном значении воинствующей религии и не парализовало священных законов Чингисхана, а к концу татарского ига над Русью не случалось потому, что наступавшее разложение и ослабление самой орды не позволяло ей и думать — начинать опасную религиозно-национальную борьбу с своими все возраставшими в силе вассалами.
Фактически дело обстояло следующим образом. Преемники Батыя, несмотря на свой постепенный уклон в сторону религии аравийского пророка, продолжали по прежнему оставаться в близких и дружественных отношениях с христианами. Хотя ближайший преемник Батыя, Берге, воцарившийся в 1257 г., и принял мухаммеданство, но тот же Берге к своему больному сыну вызывал в качестве целителя Ростовского епископа Кирилла, т. е. смотрел на служителя христианской религии с верой истого язычника-монгола, и, кроме того, выдал свою ближайшую родственницу замуж за ростовского князя. При нем же учреждена была в ханской столице, Сарае, епископская кафедра. А этот факт не иначе может быть истолкован, как только в смысле нового подтверждения благожелательных отношений Берге к христианству, потому что неестественно было бы приписать дерзновенную инициативу по учреждению этой, менее, чем в других местах нужной, кафедры русскому церковному правительству, а необходимо думать, что иметь при себе вместо простых священников епископа, ради чести ханского двора, пожелал сам Берге [28], Следующие за Берге до 1313 г. ханы снова были язычники. Из них Ногай был женат на Евфросинии, побочной дочери императора Михаила Палеолога, а хан Менгу-Темир (1266-1281) замечателен тем, что первый выдал русскому духовенству ярлык на имя митрополита Кирилла.
Спрашивается, какой смысл имел этот и все последующие ханские ярлыки нашему духовенству, раз его церковно-гражданские права и свобода от податей в принципе признавались основными законами империи? Для ответа на этот вопрос не мешает иметь в виду, что если афоризм нашего старого писателя «законы святы, да исполнители лихие супостаты», — приложим в известной мере везде и всегда, то особенно это должно думать о государстве неблагоустроенном, каковым было татарское. Злоупотребления ханских чиновников здесь были самым обычным явлением, разрастаясь часто в тягостное «насилие татарское» (Ник. Ш, 45), и чтобы оградить чьи-либо права от неразборчивых посягательств этих «исполнителей» закона, имело практический смысл — заручаться нарочитыми ханскими охранными грамотами. Таким образом, наши ярлыки по своему первоначальному смыслу не имели значения актов учредительных, а только лишь — охранительных. Это явствует из самой формы их изложения, из частных обращений к различного ранга чиновникам с запрещениями и угрозами. Интересны откровенные объяснения ханов о своих побуждениях к пожалованью русскому духовенству охранных ярлыков, находимые в самых ярлыках. «Мы пожаловали, говорит Менгу-Темир, попов и чернецов и всех богадельных людей, да правым сердцем молят за нас Бога, и за наше племя без печали, благословляют нас…; да не клянут нас… Аще ли кто имать неправым сердцем за нас молити Бога, ино тот грех на нем будет». То же впоследствии говорит и хан Узбек: «мы жалуем их ярлыками, да Бог нас пожалует, заступит; а мы Божие бережем и данного Богу не взимаем…; да пребывает митрополит в тихом и кротком житии… да правым сердцем и правою мыслию молит Бога за нас, и за наши жены и за наши дети, И за наше племя». Выражаемая здесь полная вера в силу христианских молитв свидетельствует о том, как далека еще была Золотая Орда, уже подвергшаяся влиянию мухаммеданства, от исключительного фанатизма этой религии. Поэтому и царствование Узбека (с 1313 г.), имя которого в монгольской истории соединено с актом принятия мухаммеданства в качестве родовой династической религии, и правление последующих за ним золотоордынских ханов протекли для русской церкви так же относительно благополучно, как и управление раннейших язычествовавших ханов. Связь с религиозным прошлым не могла быть порвана слишком быстро. Как предшественник Узбека, Тохта, был женат на дочери греческого императора Андроника Старшего, так и сам Узбек был женат на дочери Андроника Младшего; свою сестру Кончаку он выдал замуж за московского князя Юрия Даниловича; католическим миссионерам позволял обращать в христианство Ясов и др. народов, живших на берегу Черного моря; митрополиту русскому Петру он выдал известный благосклонный ярлык, при чем по словам летописи св. Петр «в Орде у царя бысть в чести велицей и отпущен бысть от царя со многою честию вборзе (Ник. III, 108)»; так что, хотя Узбек и принял Ислам, но, по справедливому выражению арабского историка Абульгази, «правил (землей своей) по закону отцев и дедов своих». Узбек ввел на некоторое время в практику закон, по которому от всякого вновь восходящего на престол хана митрополиты должны были получать и новый ярлык, как бы в виде инвеституры; вследствие этого митрополит Феогност путешествовал в Орду за получением ярлыка в 1343 году при воцарении преемника Узбека, Джанибека, а митроп. Алексий получил такой же ярлык при воцарении следующего хана Бердибека в 1357 году, случайно находясь в то время в Орде. После этого действие закона на практике прекратилось. 06 отношении хана Джанибека к русской Церкви имеется в летописи такой лестный отзыв: «бе же сей царь Чанибек Азбякович добр зело ко христианству, многу льготу сотвори земле русской». Насколько он, будучи уже мусульманином, смотрел на дела веры еще глазами своих прадедов, видно из того, что для излечения жены своей Тайдулы он посылал за митрополитом Алексием; в этом случае сказался традиционный взгляд монголов, вынесенный ими еще из глубины Азии, на служителей религии, как вместе с тем на лекарей; митр. Алексий, как известно, не посрамил возлагавшихся на него надежд «и паки вскоре отпущен бысть с великою честью». После смерти Бердибека в 1359 г. мы знаем только один ярлык, данный в 1379 году ханом Атюляком нареченному митрополиту Михаилу (Митяю), когда этот ехал в КПль на посвящение. Ханы Золотой Орды этого периода перестают обмениваться любезностями с русским духовенством, отчасти отвлекаясь своими внутренними неурядицами, а отчасти, может быть, и под влиянием постепенного усвоения духа новой мусульманской религии, хотя мы не знаем до конца татарского владычества над Русью, до 1480 г., ни одного случая какого-нибудь посягательства ханов на установившиеся привилегии русской церкви.
А чем же объяснить факты мученичества в орде за веру двух русских князей? Черниговский князь Михаил Всеволодович осужден на казнь Батыем (1246 г.), и рязанский Роман Ольгович — Мангу-Темиром (1270 г.). Кн. Михаилу, явившемуся в Орду, Батый велел, по Лаврентиевской летописи, «поклониться огневи и болваном их, Михаил же князь не повинуся веленью их, но укори и глухыя его кумиры, и тако без милости от нечестивых заколен бысть». Более определенно говорит о требованиях, предъявленных Михаилу, свидетельство Плано-Карпини, бывшего в Золотой Орде вскоре после этого факта. «Татары обожают юг», пишет он, «как будто божество какое, и всех к ним приезжающих вельмож к тому же принуждают; некоторого русского князя, по имени Михаила, который приезжал к Батыю для изъявления своей преданности, они заставили сперва пройти между двумя огнями, а потом велели молиться на юг пред Чингисханом; но он отвечал, что поклонится пред Батыем и его служителями, а пред образом умершего человека никогда этого не сделает, потому что то возбранено христианам». Что касается прохождения между двух огней, то, по всей вероятности, Михаил исполнил это условие, потому что оно собственно и не имело религиозного значения, а представляло для суеверных монголов просто гарантию прοтив злых чар, направленных на личность хана. Поклонение же духу Чингисхана и даже душам всех умерших ханских предков обычно требовалось, как мы знаем, из чувствительных описаний волынского летописца (Ипат. под. 1250 г.), и от других князей, и те, покоряясь необходимости, исполняли «злочестивое веление», а Михаилу твердость его христианской совести не позволяла этого сделать, что и привело его к страдальческой кончине. В данном случае мы имеем дело с обратной стороной той же своеобразной веротерпимости татар. Ограждая в своих ярлыках неприкосновенность православной русской церкви в следующей сильной форме «кто веру русских похулит или ругается, тот ничем не извинится и умрет злою смертью», — татарские ханы, с своей точки зрения, были правы, когда требовали от русских князей одинаковой чести и их собственной вере, и не могли видеть в своих требованиях никакого насилия для чужой совести, хотя щепетильность в этом отношении христиан была им, конечно, известна. Печальная развязка столкновения на этой почве с кн. Михаилом, может быть, отчасти объясняется и простой политической местью. Плано-Карпини замечает: «у татар есть обыкновение, чтобы с теми, которые убьют их посланников, или худо с ними поступят, никогда не делать ни мира, ни перемирия, они не остаются в покое до тех пор, пока за то не отомстят». А Михаил Всеволодович Черниговский, как известно, сидевший в Киеве во время приступа к нему татар в 1239 году, приказал без рассуждений умертвить послов Батыева полководца, предлагавших ему добровольную сдачу. Весьма поэтому вероятно, что Батый воспользовался в 1246 г. случаем намеренно поставить религиозную церемонию настолько остро для сознания Михаила, чтобы привести его к трагическому концу. На этот счет имеется и подтвердительное замечание, в словах того же Плано-Карпини: «иногда татары бывают столь злы, что ищут случая убивать князей, как то они поступили с российским князем Михаилом и другими». — Князь Роман Ольгович зверски казнен был за то, что, по доносу на него, хулил хана, ругался над его верой. Если так, то, очевидно, с ним поступлено было по прямому закону Чингис-хановой Ясы. Не служат возражением против общего утверждения веротерпимости татар и два других сомнительных случая. Так, летописи наши сообщают о попытке хана Джанибека наложить на русское духовенство дань. Но виновными в этом деле оказывались сами же русские, вероятно, какие-нибудь князья. Из зависти к хозяйственным способностям митроп. Феогноста и его действительно успешным стяжаниям, они указали на него хану, как на богатый источник прямого обложения: «неции русстии человецы оклеветаша Феогноста митрополита к царю Чанибеку, яко много бесчисленно имать дохода — и злата и сребра и всякого богатства, и достоит ему тебе давати в Орду на всяк год полетныя дани». Вероятно, опираясь на основные законы Чингисхана, митрополит отстоял свою независимость, окупив свою победу подарками в 600 руб., т. е. приблизительно 60.000 прежних золотых русских рублей; не малая часть из них, видимо, ушла на долю ханши Тайдулы, чем и объясняется ее экстренный митрополиту ярлык. — Есть еще летописный рассказ о том, что в 1327 г. приходил в Тверь от хана Узбека двоюродный брат его, Шевкал Дудентьевич, будто бы с намерением избить всех тверских князей и привести все княжение в басурманскую веру. Но даже не скептический преосвященный Макарий сомневается в точности этого известия, предполагая здесь тенденциозную выдумку (IV, с. 120). Действительно, такая миссия Шевкала не вяжется ни с известной веротерпимостью Узбека, ни представляется с внутренней стороны разумной: странно намерение совратить только одну область русской земли. Очень возможно, что такой слух был пущен князьями в народ с целью вооружить толпу против неприятного им ханского посла.
Итак, татары, имея полную возможность, как победители, стеснить свободу русской церкви, не сделали этого по своим принципам. Церковь осталась свободной, т. е. получила возможность пользоваться всеми духовно присущими ей правами, которыми она не может поступиться даже будучи гонимой. Но, кроме этих прав небесного происхождения, церковь имеет обыкновенно еще права, не принадлежащие ей по существу, а приживаемые ею исторически среди земных условий общественного и государственного порядка; это те права, источник которых заключается в гражданской власти и которыми последняя добровольно в той или иной мере жалует церковь, именно права: имущественные, судебные и иногда граждански административные, хотя светские административные заботы запрещены иерархии канонами, как несовместимые с ее собственными задачами. Этого рода права, уже в известной мере приобретенные русской церковью, татары, как наши новые властители, могли и при даровании полной духовной свободы урезать или уничтожить, сообразно с своими государственными расчетами. Случилось однако так, что татары, подобно другим малокультурным деспотам, ограничили свое государствование над Русью требованиями даней и других оброков, и совсем не стремились к переустройству на свой лад ее внутреннего гражданского строя. Таким образом, они не имели никакого интереса задевать вместе с гражданским судом и судебных прав церкви. Но они могли иметь весь интерес — наложить руку на ее имущественные права и привилегии. Однако, и этого им сделать не дозволяли их же собственные религиозные понятия и нерушимые предписания Ясы. Духовенство, как мы видели, от даней было сразу освобождено. Следовательно, русская церковь осталась при всех своих правах не только чисто церковных, но и гражданских. Сначала такое положение ее было признано dе fасtо без особых письменных законов, а затем в подтверждение его явились и охранительные грамоты-ярлыки.
Присматриваясь к содержанию ярлыков, к тому, как в них очерчиваются ограждаемые от нарушений гражданские права церкви, мы замечаем, что как будто названные права не только остаются в прежнем виде, но и решительно расширяются. Ярлыки, следовательно, вместе с своей первоначальной охранительной ролью, постепенно совмещают и роль законодательно-учредительную. Монгольские ханы были настолько щедры в данном отношении, что не только утвердили весь stаtus quо аntе, но и даровали от себя церкви еще больше гражданских прав, чем власть прежняя, национальная. Мы говорим «как будто», потому что неуясненным еще остается вопрос о границах, до которых возросли гражданские права церкви в до-монгольское время. Однако более вероятно думать, что в до-монгольский период — а) хотя само духовенство и было несомненно свободно от государственных повинностей, но не освобождались от них люди, принадлежавшие духовенству (жители и работники церковных имений); в) что хотя духовенство и судило своих людей, но не по всем делам; с) что хотя церковная власть и имела нестесненный выбор кандидатов на духовные должности, но встречала ограничения в интересах княжеской службы. Между тем все эти ограничения уничтожаются ханскими ярлыками. Вот их собственные выражения: 1) Относительно свободы всех церковных людей от государственного тягла: «Дань ли на нас емлют», говорится в Узбековом ярлыке митр. Петру, «или иное что буди: тамга ли, поплужное ли, ям ли, мыт ли и т. д., а от соборныя церкви и от Петра митрополита никто же да не взимает, и от их людей и от всего его причта». «Весь чин поповский и вси церковнии люди, какова дань ни буди, или какая пошлина… или роботы, или сторожа, или кормы, что тем церковным людем ни видети, ни слышати того ненадобь… Ненадобь ему (митрополиту)· ни его людем, ни всем церковным богомольцам, попом и чернецем и бельцем, и их людем от мала до велика никакова дань, ни которая пошлина…» (Ярл. Атюляков — м. Митяю). II) Относительно неограниченного церковного суда над людьми церковного ведомства: «А знает митрополит в правду, и право судить и управлять люди своя в правду в чем-нибудь (т. е. в чем бы то ни было): и в разбои, и в поличном, и в татьбе и во всяких делах ведает сам митрополит един, или кому прикажет» (Узбек митрополиту Петру). «Кто разбоем, татьбою или ложью лихое дело учинит каково, а не имешь того смотрети, и ты сам ведаешь, что будет тебе от Бога», говорится в Бердибековом ярлыке св. митр. Алексию. III) Относительно полной свободы избрания из мирян на духовные должности; в ярлыке Менгу-Темира: «аще ли (митрополит) восхощет иные люди к себе приимать, хотящия Богови молитися, ино на его воли будет».
Так обстояло дело в законе, на бумаге. Практика, вероятно, уступала широте узаконений, и ограничительной силой в данном случае должна была являться русская княжеская власть, если только действительно три указанных права были впервые дарованы русскому духовенству ханами. Освобождение церковных людей от ханской дани нисколько не задевало интересов русских князей и даже напротив открывало им возможность с большей легкостью взимать с них свои собственные налоги, но передача всего суда над людьми церковного ведомства, в том числе по делам уголовным, в руки духовенства, равно и предоставление свободы всякого положения лицам принимать духовное звание, уже явно шло вразрез с княжескими интересами. Передача суда из одних рук в другие в древности означала передачу солидной статьи материального обеспечения в виде судебных пошлин, а бесконтрольное поступление людей в церковное ведомство равносильно было отвлечению многих от княжеского тягла. Поэтому, не обращая внимания на ханскую щедрость в пожаловании прав русскому духовенству, князья умели при помощи каких-то патриотических резонов устроить свои отношения с иерархией домашним образом так, что крайне невыгодные для них льготы церковного ведомства применялись с большими ограничениями, или даже и совсем не применялись на деле. Целый ряд жалованных грамот монастырям и договорных грамот князей с митрополитами, примером которых может служить известная грамота 1404 г. вел. кн. Василия Дмитриевича и м. Киприана, являются доказательством того, что объем церковного суда, тягловые льготы людей церковных и т. п. вопросы решались ничуть не по букве ханских ярлыков, а на прежних основаниях: по воле русских князей. Кроме ограничения дарованных ханами русскому духовенству льгот самими князьями, в эти льготы вносили минус и обычные злоупотребления и произвол татарских чиновников; недаром в церковных памятниках XIV в. можно встретить жалобы епископов на «поганское насилие» в финансовом отношении (Рус. Истор. Б. VI, ч. I, 154).
Во всяком случае русская церковь под монгольским владычеством оказалась в столь сравнительно счастливых условиях для своего существования, что при дальнейшем изложении ее истории нам почти не придется и упоминать о ее зависимом от татар положении: исторический процесс развития ее внешних и внутренних отношений шел своею обычной, свободной дорогой.
