Монетный кризис
Уже давно московская казна вынуждена была прибегать к самым неудобным средствам. За отсутствием драгоценного материала, который не удалось открыть иностранным изыскателям, прибегли, как это было и во Франции, да и в других странах, к переливке монеты по большей части иностранного происхождения. Из одного голландского экю, стоящего от 40 до 50 коп., чеканили 60 и более. Или решали, что эти экю сойдут по курсу за рубль. В конце концов прибегли к насильственному введению медной монеты.
В 1647 году один иностранный путешественник напечатал следующую характерную заметку:
«Торговля шла плохо в Москве в прошлом году, благодаря последней войне, истощившей жителей двух пятин, и новым налогам, потому что им пришлось отдавать насильно свои товары за медные деньги, что заставило понизить их цену со ста на один… Это разорило многих частных собственников и повергло их в такое отчаянье, что одни из них повесились, а другие пропивали остаток своего имущества и умирали в пьянстве».
Из этого видно, что некоторые черты экономического и социального кризиса, при котором мы теперь присутствуем, имели свои прецеденты в прошлом.
То были лишь опыты, в которых однако зародилась уже идея, на которую должны были натолкнуть московских финансистов гибельные результаты польской войны. В 1656 году, если не раньше, по совету, как полагают, Федора Ртищева, в Москве вздумали чеканить рубли из меди и придать им официально ценность серебряного рубля. Так как отношение цен обоих металлов равнялось тогда 62,5:1, то ясно, какую громадную выгоду думала извлечь из этого предприятия казна. Как ни груба была эта иллюзия, она тождественна с той, которая привела в различные времена и в различных странах к выпуску бумажных денег. Медные рубли являлись в общем лишь ассигнациями, и предубеждение против тех, которые имели с ними дело, можно оправдать особенными условиями. С одной стороны на самом деле казна заявила, что только эта монета имеет законный курс и может отныне служить для обмена, а с другой стороны, применяя насильственный обмен ее на золотую и серебряную монету, она как бы представляло в виде гарантии все богатство государя, которое казалось тогда огромным, неисчерпаемым и значит представляла эквивалент металлическому обмену при выпуске денежных знаков нашими современными банками.
Между заинтересованными лицами многие были склонны этим удовлетвориться. Когда украинские казаки хотели сделать по этому поводу некоторые возражения, один из их полковников вскричал: «В чем дело? Если царю угодно платить жалованье бумажными лоскутьями, на которых будет красоваться его священное изображение, мы должны будем и это принимать с радостью». В лице этого человека Джон Лоу нашел бы себе адепта.
Система, таким образом введенная, должна была не раз повторяться в финансовой истории России. Круглые или четырехугольные, с виду похожие на серебряные монеты или большие бляхи, медные рубли появлялись здесь несколько раз: в 1725 году в царствование Екатерины I и в 1771 г. в царствование Екатерины II. Значительно позже в 1843 г. еще более смелая апелляция к общественному доверию побудила толпившихся у касс владельцев золотых и серебряных монет обменять их на те зеленые билеты, которые, как и прежние медные рубли, должны были одни быть в будущем в обращении.
В царствование Алексея московские купцы не видели вначале никакой трудности в переходе к предложенному им монетному обращению. Доверие было слишком прочное и, с равною ему смелостью, употребляя исключительно лишь новую медную монету, для всех платежей, казна отказалась принимать более трети при своих собственных сборах. Тем не менее наивность плательщиков этим не была поколеблена, и для того чтобы им открыть глаза, необходимо было, чтобы к этому прибавилось еще тяжелое злоупотребление. В течение пяти лет, по свидетельству Майерберга, выпуски меди достигли пяти миллионов рублей, т. е. в пять раз более годового бюджета. В то же время появился целый легион фальшивомонетчиков. Пример им подал сам Илья Милославский вместе с официальными монетчиками. И началась беда. Благодаря целому ряду грубых или наивных уловок цену рубля серебром с 108 копеек в 1659 году удалось поднять до 15 рублей, как это было констатировано в 1663 году. Это было полное разорение.
Правительство капитулировало в июне того же года перед ужасною нуждою обездоленного населения, лишенного возможности приобретать даже предметы первой необходимости; указ прекратил чеканку медной монеты и все соединенные с ней операции. Вся медная монета была тогда изъята из обращения, причем новый закон запрещал частным лицам сохранять хотя бы малейший запас ее, а казна принимала теперь при первой явке лишенные ценности монеты, но только и тут приходятся удивляться гениальности московского фиска, как и терпению его подданных, так как обмен делался по одному на сто!
Но это была уступка общественному мнению, которое начинало принимать крайне грозный характер.
Уже весною 1662 года Москва волновалась мрачными слухами. Умирая с голоду, население, чернь столицы, собиралось, говоря о необходимости показать Илье Мстиславскому, Ртищеву и некоторым из их клевретов, где раки зимуют. Кроме монетного кризиса, умы были возбуждены недавним введением 20-процентного подоходного налога, который явился последствием недавно свирепствовавшей чумы и продолжены войны, принявшей в эту пору дурной оборот.
В июне, в то время как царь находился в своем любимом селе Коломенском (в 7 верстах от Москвы) на одной из площадей столицы, на Лубянке, – был прибит плакат, объявлявший этих же людей отданными во власть народной мести. Когда Алексей приказал снять афишу, возмутившаяся толпа бросилась по дороге в Коломенское. В это время царь, празднуя день рождения одной из своих сестер, слушал обедню в дворцовой церкви. Узнав обо всем, он приказал Мстиславскому и Ртищеву спрятаться в покоях царицы, и спокойно продолжал молиться.
Православная служба продолжается очень долго, и бунтовщики успели захватить входы во дворец, прежде чем пропели последние молитвы. Алексей был вынужден оставить службу и появиться на крыльце, откуда он обратился с речью к своим нежданным гостям. Как только окончится служба, он обещал отправиться в Москву и приняться там за розыск. Но несколько смелых людей успели уже добраться до царя и, хватая его за полы и за пуговицы, требовали гарантии.
Застигнутый врасплох, не подумав даже позвать своих телохранителей, которые забыли охранить доступ во дворец, Алексей стал божиться, что произведет скорую и справедливую расправу, он протянул даже руку одному из восставших в знак гарантии своих обещаний, как это сделал в 1635 году в Париже маршал дела Форс, набирая солдат среди столичных воров, и гилевщики, как их здесь называли, отправились домой.
Между тем в церкви все продолжалась служба. Вернувшись туда, государь послал в Москву князя Хованского, ставшего еще больше популярным с тех пор, как он, хотя и безуспешно, сражался с поляками, и обещал, что скоро последует за ним. Но там временем другая группа мятежников разграбила дом богатого московского купца Василия Шорина, заподозренного в сношениях с фальшивомонетчиками и с Польшею, и эта группа в свою очередь направилась по дороге в Коломенское. На полпути обе партии встретились, соединились вместе и сообща решили новое наступление.
К бунту примкнуло и несколько солдат, одни из которых дезертировали из войска, а другие действовали по приказу офицеров, из которых один, капитан князь Кропоткин, предок знаменитого революционера, пытался увлечь с собою весь отряд. Развращенные прокламациями, распространяемыми массою в военных слободах, они составляли ядро этой маленькой армии, где было только несколько сотен настоящих бунтовщиков, причем толпа состояла главным образом из зевак, как обыкновенно бывает в подобных случаях. И действительно, как это и показали результаты предпринятого потом розыска, военный элемент управлял всем движением. В этом-то и заключалась серьезность положения, особенно в этот момент, когда от полной концентрации всех наличных сил страны зависел исход грозной войны.
Алексей сел на коня, чтобы выполнить обещание, когда мятежники явились перед ним таким образом подкрепленные. Он уже не был теперь без защиты. Были собраны два полка стрельцов; наемные полки, стоявшие в столице, прибыли им на подмогу. Нисколько не испугавшись такой силы, которую они могли считать неопасной после победоносных мятежей 1648 года, гилевщики говорили, как господа положения:
– Не проливай напрасно христианской крови, православный царь! Мы решили наложить руку на изменников, и если ты их не хочешь выдать, мы, как когда-то, возьмем их у тебя!
И, сопровождая эти слова угрожающими жестами, они подняли кверху дубины и сабли. Вот в каком положении очутился второй представитель династии Романовых!
Но он видал виды, он мог легко оценить силу противников, с которыми теперь встретился. Царь подал знак, и в несколько минут выходы ко двору были очищены. Сотня беглецов потонула в соседней реке; еще больше было убито стрельцами и тысячи были арестованы.
По времени и по месту последовавшие репрессии кажутся еще довольно мягкими. Капитан князь Кропоткин, присужденный к кнуту и к ссылке, мог считать, что хорошо отделался. Среди двенадцати приговоров к разным наказаниям и ста четырех приказов о ссылки, постигших по большей части военных, документы не указывают ни одной смертной казни.
Алексей испытал однако сильное потрясение, и царица более года чувствовала последствия этого события. Их ожидало еще более тяжкое испытание.
С согласия государя, Никон принялся выполнять программу своей патриаршей деятельности в том виде, как он ее определил, согласившись принять наследие Иосифа. С большим самообладанием он принялся выполнять обширный ряд реформ, вызывая при этом сильное сопротивление и даже возбуждая, или вернее ускоряя (так как причины его коренились в прошлом), – одно из самых страшных вероисповедных восстаний, которое когда-либо происходило на памяти истории, – это был раскол. История его происхождения и развития требует особенного внимания. Уже много лет, опираясь на своего августейшего друга, Никон высоко держал голову перед своими противниками, энергия которых равнялась его собственной. И это обоюдное согласие духовного и политического вождя империи, гарантированное взаимною привязанностью, закрепленное самыми торжественными обещаниями, казалось, обещало им верную победу, как вдруг оно оборвалось при обстоятельствах, придавших этому конфликту особую важность ввиду дальнейших отношений двух властей, здесь встретившихся.
