История в историях


Тень императрицы (вторая часть)

Светлана Бестужева-Лада

28 сентября 1793 состоялось бракосочетание уже принявшей православие и получившей имя Елизаветы Алексеевны баденской принцессы и Великого князя Александра Павловича. В восторге были не только члены императорской семьи и придворные – весь Петербург с умилением взирал на двух «юных ангелов», живое воплощение всех сказок о прекрасных принце и принцессе, которые обрели друг друга.

Тень императрицы (вторая часть)
Императрица Елизавета Алексеевна супруга Императора Александра I

Но семейная идиллия длилась недолго: слишком уж разные характеры и темпераменты оказались у юных супругов. Если Александр – достойный внук своей бабушки и сын не менее любвеобильного батюшки – ценил чисто физические радости брака, то Елизавета, воспитанная в строгих правилах и вообще еще не склонная к вышеозначенным радостям, предпочитала беседы, совместные прогулки и прочие сугубо духовные занятия.

В покоях молодой женщины появились серьезные книги по истории, географии и философии. Занятия были настолько усердными, что даже знаменитая княгиня Дашкова, стоявшая во главе двух российских Академий и отличавшаяся едким, бескомпромиссным характером, необыкновенно тепло отзывалась о Елизавете:
«Меня привлекли к ней ум, образование, скромность, приветливость и такт, соединенный с редкой для такой молодой женщины осторожностью. Она уже правильно говорила по-русски, без малейшего иностранного акцента».

Тем не менее, Александр очень быстро охладел к жене, но в трудные минуты всегда прибегал к ее помощи и поддержке, поскольку знал и сильный характер Елизаветы и ее нравственную чистоту. Она же писала матери:
«Как только я чувствую, что ему грозит опасность, я вновь приникаю к нему со всем жаром, на который способно мое сердце».

А занять сердце было решительно нечем. Елизавета стала искать уединения, сделалась мечтательной, замкнутой, имела свой узкий круг приятных ей людей, много читала, оставила большую переписку. Дипломат граф Федор Головкин писал о ней:
«...Она образованна и продолжает учиться с удивительной легкостью. Она лучше всех других русских женщин знает язык, религию, историю и обычаи России. В обществе она проявляет грацию, умеренность, умение выражаться...»
Даже балы Елизавета не любила, предпочитая проводить вечер с книгой в своей комнате у камина. Свекровь довольно быстро к ней охладела, в первую очередь, потому, что невестка слишком нравилась всем окружающим. А потом сыскалась и более веская причина для неприязни.

Летом 1797 года Елизавета получила от принцессы, своей матери, письмо, где та писала ей, что собирается поехать в Саксонию, чтобы повидаться со своей сестрой, герцогиней Веймарской, но симпатическими чернилами прибавила несколько строк на белом листе бумаги:
«Посудите о моем удивлении. Г-н де Тауб, находящийся здесь, попросил у меня от имени шведского короля руки одной из ваших младших сестер, Фредерики. Я так этим ошеломлена, что не знаю, что мне ответить».

Поскольку за год до этого всего год назад, самым оскорбительным образом, были расстроена почти состоявшаяся помолвка Густава-Адольфа с Великой княжной Александрой Павловной, то ярость Марии Федоровны, когда та узнала о новом сватовстве шведского короля, была поистине безграничной. Она приказала немедленно позвать к ней невестку и с порога задала ей вопрос:
— Что это такое? Шведский Король женится на вашей сестре?
— Я в первый раз об этом слышу, — ответила Великая Княгиня.
— Но это сказано в газетах.
— Я не читала их.
— Этого не может быть; вы знали об этом; ваша мать назначает свидание королю в Саксонии и везет туда с собой ваших сестер.
— Я знала про путешествие, которое моя мать собиралась совершить в Саксонию, чтобы повидаться с моей теткой, но про другую цель этого путешествия мне не было известно.
— Это неправда; этого не может быть; вы поступаете недостойно по отношению меня; вы не доверяете мне и предоставляете мне узнать из газет про оскорбление, нанесенное моей бедной Александрине! И это как раз в тот момент, когда мы могли быть вполне уверенными, что ее брак состоится, и когда нас прельщали надеждой! Это ужасно! Это возмутительно!
— Но я в этом не виновата.
— Вы знали об этом и не предупредили меня. Вы проявили ко мне недостаток доверия, уважения...
— Я не знала об этом. Да наконец, мои письма читают на почте; будьте добры справиться там, о чем писала мне моя мать.

Отношения обеих женщин так и остались натянутыми до самой кончины Елизаветы.
Свекор первоначально был мил и любезен, но когда у молодых супругов наконец-то родилась девочка, резко переменил свое отношение. Причина была довольно пикантной: младенец оказался брюнеткой, тогда как и Александр, и Елизавета были очень светлыми блондинами. В законах генетики тогда разбирались, мягко говоря, слабо, и Великую княгиню заподозрили в супружеской измене.

Некоторые поводы для таких сплетен, конечно же, были, но дал их… сам Александр. В то время в Санкт-Петербурге после раздела Польши находились в качестве знатных заложников молодые князья Адам и Константин Чарторыйские. Адам стал одним из близких друзей Александра и тот зачем-то начал поощрять его увлечение Елизаветой. Та оставалась холодна и равнодушна, но этого сплетники предпочитали не замечать.

Павлу Петровичу, ставшему тогда уже императором, нашептали, что истинным отцом княжны Марии является князь Адам Чарторыйский – жгучий брюнет. Вспыльчивый Павел пришел в бешенство и чуть не загнал Адама в Сибирь, но любимец императора граф Ростопчин сумел убедить самодержца, что Елизавета «столь же невинна, сколь и добродетельна». Гроза прошла стороной. К тому же Мария прожила немногим более года и ее смерть стала для молодой матери страшным ударом. Она еще больше замкнулась в себе, отдалилась от мужа.

Боль от утраты была настолько сильной, что Великая княгиня почти не плакала; свои чувства Елизавета Алексеевна смогла выразить только в письме к матери:
«О, мама, как ужасна непоправимая потеря: я первый раз переношу нечто подобное. Вы легко можете понять, какая пустота, какая смерть распространилась в моем существовании. Вы теряли ребенка, но у вас оставались другие дети, а у меня их нет, и я даже теряю надежду иметь детей в будущем. Но даже если б у меня и был другой ребенок, то ее, моей обожаемой M;uschen, более не существует».

Сблизила их гибель императора Павла. Слабохарактерный и трусоватый Александр, став косвенным виновником убийства отца, растерялся, разрыдался и наотрез отказывался выйти к войскам и принять от них присягу. Императрица Мария Федоровна переходила от истерики к истерике: то она оплакивала супруга, то кричала, что сама желает царствовать.

«Из членов императорской фамилии, среди ужасного беспорядка и смятения, царивших в эту ночь во дворце, только одна молодая императрица сохранила присутствие духа. Император Александр часто говорил об этом. Она не оставляла его всю ночь и отходила от него лишь на минуту, чтобы успокоить свекровь, удержать ее в ее комнатах, уговорить ее прекратить свои вспышки, которые могли стать опасными, когда заговорщики, опьяненные успехом и знавшие, как они должны опасаться ее мести, являлись хозяевами во дворце. …В эту ночь только императрица Елизавета сохранила самообладание и проявила моральную силу, которую все признали. Она явилась тогда посредницей между мужем, свекровью и заговорщиками и старалась примирить одних и утешить других».

Елизавета подробно описала матери произошедшие события:
«Теперь все спокойно, ночь же с третьего дня на вчера была ужасна. Случилось то, чего можно было давно ожидать: произведен переворот, руководимый гвардией, т. е. вернее офицерами гвардии. В полночь они проникли к Государю в Михайловский дворец, а когда толпа вышла из его покоев, его уже не было в живых. Уверяют, будто от испуга с ним сделался удар; но есть признаки преступления, от которого все мало-мальски чувствительные души содрогаются; в моей душе же это никогда не изгладится.

Вероятно, Россия вздохнет после 4-летнего гнета и если бы Император кончил жизнь естественной смертью, я, может быть, не испытывала бы того, что испытываю сейчас, ибо мысль о преступлении ужасна. Вы можете себе представить состояние императрицы: не смотря на то, что она не всегда с ним была счастлива, привязанность ее к Государю была чрезвычайная.»

Продолжение




На главную