Стрелецкий бунт

После шести лет царствования (1676-1682 гг.) царь Федор Алексеевич скончался бездетным. По старшинству за ним шел брат Иван, от той же матери (Милославской). Ивану было уже 15 лет. Но он был по своей слабости — полумертвец. Естественно, что здравомыслящие люди сочли целесообразным перенести престолонаследие на самого младшего сына царя Алексея, на 10-летнего здорового и умного Петра. За это стояли: патриарх Иоаким, бояре — Лихачев, Языков, А. Матвеев и, конечно, Нарышкины, ибо мать Петра, вторая жена ц. Алексея, была Н. К. Нарышкина. Милославские и с ними дочь Алексея София вступились за право старшинства царевича Ивана. На их стороне был воевода стрелецких войск князь Хованский. Они подняли восстание. Стрельцы ворвались в палаты патр. Иоакима, ища мнимых врагов. На глазах царской семьи растерзали самосудом боярина Артамона Матвеева и дядю Петра, Ивана Нарышкина. Маленький Петр после этого всю жизнь страдал тиком: конвульсиями лица, а в душе сохранил отвращение к «ревнителям старины». В результате были провозглашены царями оба брата, и Иван и Петр, а сестра их Софья — правительницей. Это положение длилось с 1682 г. по 1689 г.

Смута, однако, не сразу улеглась. Ее новая вспышка вынудила всех трех «царей» бежать временно в Троице Сергиевскую Лавру, оттуда они могли вернуться только в октябре 1682 г. Патриарх Иоаким был посредником, увещателем «расходившихся» стрельцов. По его ходатайству бунтовщики были прощены. В ноябре 1682 г. царский двор из бегства вернулся в Москву.

Эту бунтовскую атмосферу использовала старообрядческая оппозиция. А стрельцы и сам князь Хованский корыстно воспользовались этой раскольнической энергией. Уже отлученные соборами 1666-1667 гг. от церкви расколо-вожди поставили ставку на высоко поднявшуюся волну бунта летом 1682 г. и вырвали у патриарха Иоакима уступку: публичное состязание в вере с иерархами. Во главе раскольников стоял суздальский протопоп Никита Добрынин, окрещенный потом официальным прозвищем «Никита Пустосвят». С ним тут сошлись Волоколамский инок Савватий, инок Сергий с севера из Олонецкого края и еще трое. Составилась «злая шестерица», державшая совет в Гончарах у калачницы Федоры. Никита предложил текст челобитной. Понесли ее читать в стрелецкую слободу. В Титовом стрелецком полку толковали, «как бы восстановить старую веру». Инок Сергий написал челобитную «от лица всех полков и чернослободцев». Впечатление от Сергиевой челобитной было исключительное. Слушали ее со слезами. «От роду мы не слыхали такого слога!» «Подобает, братцы, постоять за старую веру и кровь свою пролить». А Сергий взвинчивал толпу. «Попекитесь, братие, о стольких душах, погибающих от новых книг!» Хованский рад был такому эффекту и указал на Никиту, как на главного оратора перед властями: «этот заговорит им уста!»

На 25 июня назначена была коронация юных царей. Бунтари хотели устроить заранее состязание, чтобы провести чин по старым книгам. Подали челобитные 23-го июня. На литургию Никита пробивался с узелком, неся «5 просфор», но, конечно, напрасно. Однако бунтари ходили по улицам и площадям с пропагандой «старого обряда». Уже после коронации, бунтари 28 июня вломились в патриаршую крестовую палату и вступили с самим патриархом в дерзкие препирательства.

Патриарх решился на уступку. Он для разрежения грозы счел полезным дать фанатикам возможность излиться в открытом состязании. Это «генеральное сражение» назначено было на 5-е июля. В этот день старообрядческие попы с раннего утра, отпев молебен, двинулись своего рода крестным ходом в Кремль. Предносили крест, евангелие и икону страшного суда. Книги свои несли на головах с предносимыми свечами. Толпа была густая. Под добровольной охраной стрельцов, среди давки, хаотическая процессия пробилась на площадь перед Архангельским собором против царских палат. Раскинулись аналои, на них накинули пелены, возложены кресты и иконы и затеплены свечи. Инок Сергий, встав на скамью, стал читать «Соловецкие тетрадки». С православной стороны пытался начать читать полемическую записку против челобитной Никиты Спасский протопоп Василий. Но толпа заревела и смела его. Опыт полемики на площади явно терпел крах. Но пока патриарх с архиереями служил литургию в Успенском соборе, был неясен план дальнейших действий. Духовенство было в страхе, некоторые даже плакали. Спор на площади грозил бойней. Посему, по окончании литургии, патриарх и власти решили перенести арену состязания в узкие и более стеснительные рамки Грановитой Палаты. Здесь на своих парадных местах были и царица Наталья Кирилловна, и великая княжна Софья Алексеевна, и бояре. Впущенные расколо-вожди входили с шумом и дерзостью, нося свои аналои и скамьи. Но все же толпа осталась за дверями, а тут стала возможной церемония разговоров.

Патриарх Иоаким поставил бунтарям вопрос: «Чего в точности они добиваются»? Никита в ответ заявил: «Мы пришли бить челом об исправлении веры, ибо введена новая вера», и стал читать свою челобитную. Собрание ее терпеливо, без возражений, заслушало. Атмосфера несколько улеглась. Поэтому, патриарх, держа в руках икону святителя Московского Алексия, начал увещевать бунтующих покориться решениям церкви.

Он говорил с волнением, со слезами. Но ответом ему были поднявшиеся руки с двуперстным сложением и криками: «вот так креститесь»! Слово взял Афанасий архиепископ Холмогорский, родом из Зауралья, в своей монашеской юности, даже в звании уже игумена Далматовского монастыря на реке Исети, соблазнявшийся стоянием за старый обряд, а затем, после ареста при Тобольском митрополичьем доме, — явно отрезвевший. Он отбыл в Архангельский край и там проявил себя большой пастырской работой среди моряков Архангельского порта, заслужив уважение и популярность в среде англичан и голландцев, все более и более посещавших этот порт. Афанасий стал наилучшим кандидатом на Архангельскую кафедру, чем и радовал потом молодого царя Петра. Афанасий, сам переживший искушение старообрядчества, обратился к Никите со словами компетентного знатока психологии обрядоверия и так подавлял своими аргументами темную голову Никиты, что тот почувствовал себя сбитым с позиции, дико разъярился и, прыгнув как зверь на Афанасия, заушил его. Этим скандалом вся обрядоверческая депутация, как оскорбившая не только церковь, но и царствующую семью, сама поставила точку своему краснобайству. Их удалили за двери палаты без арестов и задержек, и они повалили из Кремля к себе на тот берег Яузы, в стрелецкую слободу, подняв руки с двуперстием и с криками: «препрехом, победихом!» «Тако слагайте!» В стрелецкой слободе шел звон в колокола, но не пир горой, потому что законная власть была на своем посту. В ту же ночь правительство Софьи вызвало к себе выборных представителей от стрелецких полков и предложило им ультиматум: принести повинную и расписаться, что стоять за веру не их дело. Полки покорились, сами арестовали и отдали в руки законной власти раскольничьих главарей бунта, которые и были разосланы по монастырским тюрьмам, а поп Никита за оскорбление царской власти, как политический преступник, вскоре же 11-го июля был казнен на Красной площади всенародно. Ему отсечена голова.

Вообще критический для правительства 1682-й год новой смуты открыл ему глаза на вред от вливания церковных обрядовых вопросов в русло политической разрухи. Нужно было остановить разложение и прижечь гниение. В этот момент уже полстолетия длившийся прилив киевских ученых в аппарат церкви и нарастание европейских, в, частности, польских влияний в духовной и материальной культуре незаметно привили правящим церковным и государственным кругам новый стиль противодействия всякой оппозиции. Собранный в том же 1682 г. патр. Иоакимом большой церковный собор одобрил и привел в действие целую систему репрессий против старообрядчества, которая явила собой картину решительного гонения на него. Тут впервые в жизни русской церкви и государства применена была система и дух западной инквизиции. Еще на большом соборе 1666—67 гг. восточные иерархи благословляли меч государственный на устрашение противящихся церкви, но это было не так-то сродно с понятиями московской иерархии. Теперь, на фоне только что погашенной и действительно опасной смуты, русские иерархи приняли передачу борьбы с церковными противниками в руки государства. Собор попросил у царя разрешения «отсылать к градскому суду» раскольников, а на воевод, их чиновников и на землевладельцев возложить обязанность разыскивать скрывающихся раскольников для дальнейшего суда над ними. Правда, гражданские власти должны были задерживаемых отдавать сначала в приказы архиерейского правления. Там их увещевали, упорствующих посылали в монастыри на смирительные работы. Раскаявшихся церковные власти отпускали на свободу. При этом гражданские власти брали от побежденных «поручные записи», т. е. письменное обязательство впредь покинуть раскол. Окончательно упорствующие передавались епархиальными властями в руки гражданских властей, и те наказывали их уже физически, битьем кнута и в крайних случаях даже смертной казнью. В 1685 г., на основании начатого опыта гонения на раскольников, была уточнена его система в особой инструкции в 12 пунктах. Это был уже гражданский закон, утвержденный царем и боярской думой. В нем объявлялось огульное запрещение самого существования церковного раскола в русском государстве. Упорных, противящихся св. церкви и «возлагающих на нее хулу», — жечь в срубе. Скрывающихся и обличенных — бить кнутом и ссылать в дальние края. Укрывателей наказывать битьем кнутом и палками. Имущества казнимых отбирать в казну. Кающихся отсылать в монастыри и отпускать оттуда лишь на поруки и под ответственность поручителей. Недосмотр последних карался денежными штрафами от 5 до 50 рублей.

Итак, после 1682 г. мечта вождей первого поколения старообрядчества о возможности «исправления» царя и церкви рассеялась окончательно. Жестокая действительность возбудила самые мрачные ожидания скорой кончины мира. Усилилась практика самосожжений, а для большинства оставалось бегство в соседние страны за кордон.

Самоистребление фанатиков имело даже не одну форму самосожжения. Практиковалось и самоуморение, пощение до смерти, самозаклание, самоутопление. Фанатики убегали в леса семьями, с детьми и морили себя в ямах и храминах. Проповедником самоистребления был чернец Капитон из Вязниковского уезда Владимирской губернии. Василий Волосатый, «мужик-неук» Юрьевецкого уезда, проповедовал неимение иерархии и таинств, как спасительный подвиг веры, и «пощение до смерти». Но более широко практиковалось самосожжение, как средство избежать печати антихриста. В 1672 г. отмечен был первый случай массовой «гари»: сожглось около 2.000. В «гарях» Пошехонского уезда Ярославской губернии за 1676-1687 гг. сожглось 1929 человек. Аввакум радовался тогда, что «русская земля освятилась кровию мученическою». «Доброе дело содеяли самовольные мученики». Он называл такое самоистребление «блаженным изволом о Господе». «В огне то здесь небольшое время потерпеть. Боишься пещи той? Дерзай, плюй на нее, не бойся! До пещи страх, а егда в нее вошел, тогда и забыл вся». Подлинно героический Аввакум и сам также погиб на костре в мрачный год генерального гонения 1682 г.

В 1679 г. в Тюмени, Тобольского края, поп Дометиан устраивает гарь для 1.700 человек. В 1687 г. на Онежском озере в Палеостровском монастыре сжигают себя 2.700 человек. Поводом к таким трагическим предприятиям служил обычно приход правительственных военных отрядов, и пред упорствующими стоял вопрос не только битья и ссылок, но и смертной казни. Фанатики рассматривали это, как трагическую безысходность и учиняли не раз самосожжение на глазах стрелецких отрядов. В том же Палеостровском монастыре в следующем 1688 г. затворившиеся 1.500 старообрядцев сопротивляются осаде больше 9-ти недель и вместо сдачи в конце концов самосжигаются. По приблизительной статистике до 1690 года в таких самосожжениях покончило с собой больше 20.000 человек. Достойно удивления, что и по прошествии и первого острого периода самосжигание не исчезает из практики, в меньших, конечно, масштабах, не только за весь ХVIIІ век, но случается еще и в начале ХIХ в. Старообрядческие историки по своему понимают и оправдывают это явление. Иван Филиппов пишет: «огненное сие страдание — ради немощи нашей» (!). А старец Сергий в 1722 г. выражается так: «Поистине нельзя, чтобы нам не гореть, некуда больше деться».

Другим последствием гонительного закона был необычный для русского народа «великий исход» из границ привычного общежития: бегство не только в отечественные леса и дебри, но и за кордон в соседнюю чужбину. На родине это были леса Керженские (Нижегородского края), Стародубские (Черниговщина), леса северного Поморья, степи Дона и Сибирь. За границу ушли в Швецию (Лифляндия), в Польшу (Ветка на реке Соже), в Австрию (предгорье Карпат, Белая Криница), в Пруссию, Турцию (Дунайские гирла, Крым и Кавказ). В первые десятилетия эти эмигранты соблазнялись предпринимать целые походы и набеги на Россию, грозя взять Москву и казнить патриарха, бояр и архиереев, которые «веру всю порушили». Военная борьба с этими набегами происходила даже на территории Тамбова и Козлова, не говоря уже о северном Поморье и Сибири. Эта военная обстановка в минуты отчаяния и неизбежной сдачи, объясняет отчасти героизм массовых самосожжений.

Вся эта неистовая трата драгоценной духовной энергии и религиозного героизма не может не вызывать в нас великого сожаления. Как много сил потеряла наша русская церковь от нетактично проведенной книжной справы и от всего поведения патриарха Никона!

Здесь мы покидаем речь о внутренней и внешней истории жизни русского старообрядчества, подлежащей ведению особой дисциплины.