Уроки итальянского
Очевидно, что участники московского кружка искали в еврейской мистике решающие подтверждения христианских догматов, и, прежде всего, – догмата о Троице и о богочеловеческой природе Христа. Отметим, что Е. Голубинский, не склонный сочувствовать московскому кружку, говорит все-таки о «христианском вольномыслии». Решающими же доводы, почерпнутые в каббале, были бы именно потому, что она воспринималась как традиция, передающая истинное Откровение, восходящее к Моисею. Марселио Фичино находил еще более древний источник познания, чем Моисей. В «Theologia Platonica» философ писал: «Гермес Трисмегист еще в первых людских поколениях изложил учение о сотворении мира куда яснее, чем мы можем прочесть в «Тимее». Удивит ли нас, что человек этот знал столько же, сколько Моисей, и был ему подобен.. И в том превосходит он Моисея, что прежде Богоявления ведал, что творящее Слово есть Сын Божий…». В эпоху Кватроченто считалось, что мифический Гермес Трисмегист жил раньше всех греческих философов и считался родоначальником религиозно-философской традиции, к которой примкнул Платон.
Марселио Фичино
Христианство, в свою очередь, рассматривалось не как отрицание античности, а как более совершенная ступень древнего знания. Энео Сильвио Пикколомини, впоследствии Папа Пий II, писал о том, что «христианство – не что иное, как новое, более полное изложение учения о высшем благе древних». Следовательно, христианство не обособленное учение, враждебное остальным, а база для синтеза арабских, иудейских, античных идей.
Ренессансное умонастроение, порождавшее поиск «всеобщей религии» (термин Фичино), как видно, охватило интеллектуалов не только Западной Европы, но и Литвы и Московской Руси. Сомнительно, чтобы Схария или Курицын были знакомы с трудами Мирандолы или Фичино, которые увидели свет в 80 – 90-е годы. XV столетия. Вместе с тем заметное влияние ренессансной философии на мировоззрение Федора Курицына, очевидные параллели с работами итальянских гуманистов свидетельствуют о том, что московский мыслитель имел непосредственную возможность знакомиться с представителями Возрождения.
Такая возможность русскому дипломату представилась во время пребывания в Венгрии при дворе короля Матьяша Хуньяди (Матвея Корвина). Венгерский монарх получил прекрасное гуманистическое образование, охватывакщее латынь, историю, математику, астрономию. Он оказался весьма способным учеником. Хотя почти все время правления Матьяша Венгрия участвовала в различных военных конфликтах, королю удавалось поддерживать в Венгрии интенсивную культурную жизнь. Матьяш основал первый в Венгрии университет, одну из крупнейших в ту эпоху библиотек – Bibliotheca Corvina, насчитывавшую свыше 2000 томов, при нем в стране началось книгопечатание.
Главными помощниками на ниве просвещения стали итальянские ученые, находившие радушный прием при дворе Матьяша. В значительной мере этому способствовал второй брак короля, чьей избранницей в 1476 году стала неаполитанская принцесса Беатрис. С Беатрис в Венгрию прибыл Франческо Бандини, который несколько лет провел вместе с Фичино во флорентийской Платонической Академии. В Венгрии Бандини быстро стал другом короля Матьяша и самым близким его советником и, что более важно, играл роль связующего звена между королем и Фичино. В середине 80-х годов XV века в Венгрию прибыл другой итальянский гуманист Антонио Бонфини.
В 80-е годы Матьяш Хуньяди, не забывая о государственных делах, все более и более приобщался к «тайнам небес», занятиям по астрономии и постижению тайн духовной жизни, следуя наставлениям Фичино. Фичино писал королю: «Твой труд напрасен, о философ, если, пытаясь постичь суть всех вещей, ты забываешь про душу, посредством которой мы способны познать остальное». Матьяш Хуньяди все более и более обращал внимание на свойства души и заслужил признание своего учителя, посвятившего ему третий том своего труда «De Vita» – о жизни горних сфер. Король надеялся превратить Буду в центр европейского образования. В течение 1480-х годов он пробовал убедить Фичино лично прибыть в Венгрию и основать в Буде Платоническую Академию. Хотя Фичино в Венгрию так и не приехал, он регулярно присылал королю новые переводы философских работ, появлявшиеся на его горизонте.
При дворе Матьяша Хуньяди Курицын мог встретить еще одного видного итальянского ученого – Марцио Галеотто. Галеотто занимал должность учителя риторики в университете Болоньи, но в 1477 году был обвинен инквизицией в еретичестве, поскольку в своих христологических исследованиях отрицал необходимость Боговоплощения для спасения человечества. Галеотто, как и многие фигуры Ренессанса, сочетал интерес к медицине, астрологии, математике, филологии, алхимии и оккультным знаниям. Пребывание Галеотто в Венгрии связано с интересом Матьяша Хуньяди к философии Фичино. Именно в Буде Галеотто пишет свой труд «De Homine», посвящая его королю. Когда философ обвинялся в ереси, только два государя позволяли публикации в защиту Галеотто – Матьяш Хуньяди и Лоренцо Медичи.
В Буде Курицын попал в насыщенную атмосферу философских дебатов итальянских неоплатоников. Он не только имел возможность познакомиться с самыми последними достижениями гуманистической мысли, но и пригласить в Москву одного из придворных ученых Хуньяди. Иосиф Волоцкий сообщает о том, что с Федором Курицыным приехал «из Угорской земли угрянин, Мартьиком зовут», который «звездозаконию бо прилежаху». Под означенным «Мартынкой», очевидно, подразумевается польский астроном и придворный астролог венгерского короля Мартин Былица (1433/34 – 1493/94). В 60-х годах XV века Былица читал лекции по астрономии в Падуе, преподавал астрологию в Болонском университете. В эти годы в Италии работал знаменитый немецкий астроном и математик Иоганн Мюллер. Результатом совместной работы Мюллера и Былицы стали астрологические таблицы «Tabulae directionum».
Выбор Курицына естественным образом пал на Мартина Былицу, поскольку поляку было легче преодолеть языковой барьер в общении с москвичами. Былица должен был оказать огромное воздействие на московский кружок Курицына. Напомним, что после возвращения дипломата в Москву последовало повторное приглашение Схарии прибыть ко двору великого князя. Очевидно, что Курицын рассчитывал создать в Москве кружок ученых, подобный тому, что он наблюдал в Венгрии. Но его мечтам не суждено было сбыться. Схария в Москву не приехал, а Мартин Былица, скорее всего покинул двор Ивана III не позже 1490 года. Смерть Ивана Молодого, обострение политической борьбы и новый собор на еретиков вряд ли способствовали плодотворной научной деятельности. В связи с осуждением ереси «Мартынка-угрянин» нигде не упоминается. По всей видимости, астроном задержался в Москве года на три, не более.
Тем не менее именно с московским кружком связано зарождение в Московской Руси светской науки: философии, истории, астрономии, естественно-научных и математических проблем. По мнению А. Ф. Замалеева, свою главную задачу еретики видели в том, чтобы всякий человек мог свободно обращаться к мирским знаниям, не страшился инакомыслия, веротерпимости, столь ненавистных официальной церкви. Однако вынужденные конспиративные ухищрения привели к тому, что труды московских вольнодумцев получили распространение среди узкого круга посвященных. Не стоит судить участников московского кружка за приверженность к астрологии и магическим обрядам. Подобные увлечения характерны для эпохи Возрождения. Как отмечают исследователи, за исключением случайных обращений к астрологии лишь несколько хорошо известных представителей ренессансного гуманизма писали о проблемах, которые можно считать научными.
Федор Курицын не лицемерил, в чем подозревает его Е.Е. Голубинский, когда убеждал великого князя в том, что по решению собора 1488 года «жидовствуюшие» понесли наказание, а остальные лица, причисляемые к еретикам, на самом деле никакого отношения к сей ереси не имеют, увлекаясь астрологией. На самом деле новгородские иереи, как мы выяснили, в результате стечения обстоятельств, стали объектами прозелитического эксперимента каббалиста-караима Схарии. Московский кружок имеет другие корни. Наряду с влиянием Схарии и каббалистических представлений об Абсолюте и путях его постижения Курицын и его друзья испытали воздействие исихастской антропологии, православной медиативной традиции, гностических учений, а также ренессансного неоплатонизма. Столь причудливая смесь является отличительным признаком духовных исканий XV века. Мыслители на Западе и на Востоке подвергали сомнению ортодоксальное христианское вероучение с позиций ветхозаветной, соединенной с интересом к философии и научным знаниям, религиозности. Для них это было этапом «совершенствования» христианского вероучения.
Как отмечал В.Н. Топоров, ереси XV века, хотя и нужно расценивать как «уклонение от христианства (не всегда, впрочем, осознанное), но не столько как попытку преодоления его и критику, сколько как поиск подлинного «христианства» Христа, своих надежд и упований». К таким поискам, несомненно, стоит отнести размышления Федора Курицына и его друзей, пытавшихся по своему соотнести земной путь человека и жизни небесных сфер.
