Донское войско
Восходя к концу пятнадцатого века, свободные общины казаков в организованном виде покрывают, начиная со второй половины семнадцатого века, всю огромную юго-восточную область империи между Белгородом, Саратовом, Царицыном и Астраханью, по берегам Волги, Дона, Донца, Хопра и Медведицы. Ядро этих единиц составляли, конечно, великорусские эмигранты; между тем туда прибавилась также довольно сильная помесь экзотических элементов всякого происхождения, а восстание польских казаков под начальством Хмельницкого принесло туда в то самое время довольно значительный контингент малороссов, бежавших от притеснений их господ, предвещавших наплыв в недалеком будущем отбросов раскола.
Центр этих стоянок был сосредоточен по Дону и его притокам, где находилось наибольшее количество казачьих городов и деревень (городки и станицы) и главный пункт Черкасск (его не следует смешивать с Черкассами, который расположен на берегу Днепра).
Население этой области не было исключительно казачьим. Вначале, под влиянием непонятного нам подбора, определенная часть жителей воспользовалась там монополией имени, насадив при этом тот образ жизни, который последним определяется, и стремясь свести на положение рабочих, угнетаемых и эксплуатируемых, тех из своих товарищей, которые оказались менее счастливыми. Получив название бурлаков, эти илоты принимали между тем участие в военных набегах и составляли самый буйный элемент среди постоянно волновавшихся и постоянно бродивших групп.
Но среди казаков, в настоящем смысле слова, те, которые владели домом (куренем), каким-нибудь скотом, коровами, быками и лошадьми, просто самые богатые из них, приобрели значение аристократии, относившейся сурово и презрительно к голытьбе (голым), к людям голутвенным, толпе босяков без гроша и полушки, живших исключительно грабежом.
Было также несколько купцов в Черкасске, и так как казаки со своей стороны охотно отдавались торговле, последняя заметно стала развиваться, особенно по соседству с городами московской Украйны, с Воронежем, Ельцом, Коротойаком, откуда русские купцы доставляли на Дон водку, мед и хлеб, принимая в обмен соленую рыбу, продукт казацких рыболовных артелей, или драгоценные материи, добытые удачными набегами на турецкую землю.
Никогда нельзя было определить точно среднюю цифру этого населения и даже после того, как Москва подчинила его приблизительной периодической регистрации для лучшего распределения жалованья между зарегистрованными казаками. Атаман Алексей Еремеев, посланный для этой цели в 1673 году в Москву, указывал на цифру 10 000 руб., но за пять лет до этого, получив сумму в 3000 рублей, его товарищи жаловались, что им досталось лишь по 90 копеек на голову, что доказывает значительно более низкую цифру.
Власть, которой они подчинялись, была представлена военной главой, атаманом (гетман на польской Украйне), уполномоченным казацкого круга и исполнителем его решений. Круг собирался в Черкасске, и все его товарищи имели принципиальное право присутствовать на нем; однако на практике обитатели более отдаленных городов оповещались лишь при обсуждении особо важных дел. Кроме этого собрания функционировал еще совет стариков (старшина), уважаемый всеми хранитель и истолкователь обычаев и преданий, заменявший собою отсутствующее законодательство. Он состоял из высших офицеров, наместников местечек, судей, секретарей и вообще старых казаков, среди которых набирался впрочем генеральный штаб «армии».
До конца шестнадцатого века эта обширная организация сохранила за собой почти полную независимость. Только в 1570 году, отправляя посланника в Крым, Иоанн Грозный вздумал снабдить его письмом к казакам, приглашая их «служить царю». Это было началом довольно странных отношений и, приняв на себя обязанность наблюдать за татарами при переходе их через Дон, казаки получили взамен этого из Москвы некоторое количество военной амуниции, порох и селитру. Но, не переставая сражаться по собственной воле в Крыму или в Турции и компрометируя таким образом своих новых покровителей, они принуждали их постоянно отрекаться от них.
Борис Годунов, думая подчинить окраины империи более действительной власти, вызвал этим недовольство, выразившееся в участии казаков в начинаниях Лжедмитрия и его польских союзников и в ожесточенном революционном взрыве. На следующий день после этого кризиса, когда снова возобновились старые отношения, повторились и старые затруднения: пограничная стража, таким образом составившаяся, правду говоря, мало стоила, но доставляла массу хлопот, и все увеличивая к ней свое внимание и щедрость, правительство московское по примеру польского, не колебалось выбрасывать при случае этих беспокойных людей за борт, сообщая в своих письмах крымскому хану, что он может их истреблять, нисколько не оскорбляя этим Кремля.
Фактическая зависимость, в которой очутились вольные сыны степей, при таком непринужденном обращении, все более окутываемые сетью московской политики, обнаружилась ясно в эвакуации Азова, о которой мы говорили выше; но ее неустойчивость дала себя почувствовать после ряда тягостных войн, в которых Алексей ставил на карту судьбу своей страны. В то же время, когда вместе с увеличивающимся экономическим кризисом усиливался на Дону и наплыв искателей приключений, боязнь посадить себе на шею очень много врагов заставляла московское правительство подтягивать несколько авантюристов. Пришлось таким образом открыть свободный проход на север и закрыть его на юг. Необходимость кормить большее количество ртов в казацких городках и станицах с меньшими ресурсами ввиду запрета грабежа на татарской или турецкой территории, отчаяние голытьбы, усиленной новым притоком иммигрантов – таково было положение вещей, созданное в этих местах отражением польско-московского соперничества.
Казацкая аристократия, начиная уже добывать себе средства для существования земледелием или торговлей и склоняясь к более мирному настроению и к более оседлой жизни, покорилась этому режиму и, найдя почти единственную выгоду от договора с Москвою, оставалась ей верной. Демократический элемент, напротив, возбужденный отчаянием, ожидал только сигнала и вожака, чтобы восстать не только против московского протектората, но и против самого автономного правительства круга и совета старшин. А ожидаемый предводитель мог только явиться в среде таких же босяков, как и вербуемые им под свое знамя. В противоположность тому, что было в польской Украйне, в этих местах не было почти дворян, еще меньше вельмож, которые разделяли бы с ними почести и опасности свободного сотоварищества. Спасаясь от ссылки или немилости, московские бояре предпочитали искать себе убежища при дворе польских королей. На Днепре приверженцы Хмельницкого любили приписывать гетману знатное происхождение; на Дону Стенька Разин должен был сойти за того, кем он был на самом деле: за простого крестьянина.
