Искусство грабить…

…по совести

Летом 1931 года директор музея естественной истории в Нью-Йорке, набирая телефон центрального полицейского управления, продолжал другой рукой держаться за голову, бессильный совладать с собой. Шутка ли! Из музея украли почти 400 экспонатов древнеиндейского сакрального обихода. Тут впору не за голову, а за пистолет хвататься, чтобы сохранить в этих святых стенах хоть честь ученого.

— Скажите охране музея, чтобы никого не выпускали из здания, и ждите, — предупредила дежурная по городу.

* * *

Эрасмуссен расследовал кражи произведений искусства и вернул на место уже не один украденный холст (собственно, единственным темным пятном в его послужном списке был хвост карликового динозавра, вероятно, отломанный не в меру ретивым школьником). Новое дело представлялось ему элементарным: невозможно украсть такое количество реликвий и уйти незамеченным; рано или поздно, а что-нибудь всплывет на подпольном рынке. Еще только собираясь на место происшествия, он отрядил двух подчиненных проверять алиби самых активных охотников за музейными древностями. А подъезжая к музею, послал других осмотреть здание снаружи.

Но эти меры оказались напрасными. Поздоровавшись с директором, Эрасмуссен попросил отвести его к обокраденным витринам. Директор же в ответ протянул список на 20 страницах и объяснил, что классического ограбления с битьем стекол и отключением сигнализации не было. В музее проводилась плановая ревизия запасников, во время которой и обнаружилась «недостача» в особо крупных размерах, причем исключительно в отделе индейских древностей.

Эрасмуссен пробежал взглядом список.

— Что-то не пойму: эти вещи вовсе не из первого ряда. В музее можно было бы поживиться куда как лучше. Впрочем, преступник или преступники, вероятно, не желали привлекать внимание похищением известных вещей. Такие и обнаружить быстрее и продать сложнее.

— Наверное, вы правы, — вздохнул директор.

— Когда была предыдущая ревизия экспонатов?

— Десять лет назад.

Глаза Эрасмуссена потухли. С таким «долгим» грабежом он ещё не сталкивался, хотя уже было понятно, что вор — один из сотрудников музея со стажем, ибо вынести за один раз столько предметов невозможно: требовался, по крайней мере, до верху груженый пикап. Значит, выносили постепенно.

— А вы проверяли, — спросил Эрасмуссен, — в витринах у вас сейчас подлинники?

— Не все, — помялся директор, — самые ценные экспонаты мы от греха подменяем копиями.

— Ну, пойдёмте в закрома.

Подземное хранилище-запасник состояло из множества пеналов, защищенных металлическими дверями. Директор распахнул одну из них. Эрасмуссен прошелся по длинной комнате. Стены были заставлены стеллажами и коробками с археологическими и этнографическими находками, которые внутри лежали вповалку. Взять отсюда предмет не составляло труда, можно было бы даже оставить бумагу, создавая иллюзию непотревоженного объёма.

— Тут находки из резервации племени пима, — объяснил директор. — При ревизии не досчитались 163 предмета.

— А остальные?

— Это в соседней комнате, — сказал директор, — культура племени мерикопа.

— Что общего у этих племён?

— Считается, что они потомки культуры хохокам — бесследно исчезнувших.

— А есть ли что-нибудь общее у исчезнувших экспонатов?

— Большая часть их как будто предназначалась для священнодействий. Но точно это не докажешь: на данном этапе исследований редко можно сказать наверняка, связан орнамент на конкретном сосуде с культом предков или нет. А индейцы в некоторых вопросах религии на сотрудничество не идут: боятся мести духов. Вот когда археолог находит предмет прямо в киве, тогда другое дело, тут всё ясно. Кива — это круглая полуземлянка, в которой собирались индейцы рода и священнодействовали, — пояснил директор.

— Примерная стоимость похищенного? — спросил Эрасмуссен.

— Это невозможно посчитать. Многие имеют только научную ценность, но никак не рыночную. Вот, например, № 191: «Амулет заклинательницы Киналик, начало нашего века. Плетёный круг, на котором размещены: отщеп с приклада убитого бледнолицего, обрывок тетивы, лоскут от шапки умершего брата, вырезанная картинка с табачной бандероли, ухо белки…» Такие продают туристам по два доллара за штуку. Ценность нашего только в том, что он настоящий и ни один индеец его не продаст, побоявшись мести духа Киналик. Кстати, амулет мы посылали три года назад на выставку декоративного искусства, то есть он ещё был на месте.

— А вот № 36: глиняный расписной сосуд в виде толстого мужчины, около 1000 года? — спросил Эрасмуссен.

— Это, безусловно, ценная, но не очень дорогая вещь. Полгода назад, если мне не изменяет память, её фотографировали для какого-то художественного альбома. Специализирующиеся на этом издательства — финансовое подспорье музею.

— Получается, у вас тут не хранилище, а проходной двор.

— Ну знаете! Это чересчур.

Эрасмуссен уже не сомневался, что вор у него в кармане.

По крайней мере, основной, так как могли быть и проходные «любители сувениров», вроде фотографов.

— Пойдёмте-ка в ваш кабинет, — сказал Эрасмуссен, — и составим список всех, кто за последние десять лет имел доступ в эти две комнаты.

— Начинайте с меня…

* * *

Директор не только сумел представить список работавших, но и снабдил его собственными комментариями на полях, а к списку украденного добавил фотографии…

Сидя в своём кабинете над бумагами, Эрасмуссен первым делом поразмыслил над версией: может, воровали только те вещи, которые путешествовали по выставкам? Таких еле набралось на четверть. Версия отпала.

Потом он сходил в отдел, «курировавший» нетрадиционные церкви и секты: ведь эта публика без ритуальных и освящённых штучек, как бойскаут без рюкзака и галстука в походе.

Но и тут получил от ворот поворот: новоявленные пророки и ясновидящие, объяснили ему, сами мастерят амулеты и талисманы; это их бизнес. Не родился ещё в среде чёрно-белых магов такой дурак, который бы позарился на истуканов вымершего народа, ведь они уже проиграли более могущественным духам. Наш контингент покупает только египетские мумии по 30 долларов за унцию в базарный день.

Впрочем, копию со списка похищенного сняли на всякий случай.

Эрасмуссен вернулся к себе вполне довольный: у него оставались только две версии — клептомания и коллекционирование. А на этом он собаку съел.

Из работников музея Эрасмуссен решил в первую очередь заняться Кеннеди и Саккетом — этнографом и археологом, занимавшимися культурой хохокам. К ним он добавил их ассистентов и двух лаборанток. Получилась шайка грабителей национального достояния.

Поразмыслив, Эрасмуссен вычеркнул из списка Саккета. Зачем ему сначала выкапывать вещь, везти в музей, вносить в опись, класть на полку и потом — воровать?! Он бы прекрасно мог сунуть ее в карман прямо в раскопе, как поступил Шлиман с Троянским кладом.

Но тут взгляд Эрасмуссена наткнулся на приписку директора. Последний характеризовал Саккета как типичного учёного, то есть не от мира сего. Например, приезжая на городище, Саккет стрелял из лука и там, где падала стрела, начинал копать и, как правило, ничего путного не находил. Но не расстраивался, потому что проповедовал теорию разумного ожидания.

Эрасмуссен вписал Саккета обратно и вычеркнул Кеннеди: этнографа, согласно характеристике, отличала такая преданность науке, что иной раз он ночевал в музее, не желая ни на секунду расставаться со «своими» сокровищами, и часто ругал своего ассистента, который от занятий наукой пытался выкроить время на свойственные молодости удовольствия. «Впрочем, если этот Кеннеди такой энтузиаст дела, как он мог не заметить отсутствия стольких экспонатов?» — подумал Эрасмуссен и набрал номер директора музея.

— И не мудрено, — ответил тот. — У нас полтора миллиона предметов культуры хохокам.

— А почему я его сегодня не видел?

— Так они же все в экспедиции! Мы потому и ревизию проводили, чтобы зимой не мешать. Но завтра вы их увидите: я послал телеграмму.

— Премного благодарен, — буркнул Эрасмуссен и пошёл домой.

* * *

Утром Эрасмуссен только успел отправить подчиненного за кофе и сандвичами, как зазвонил телефон.

— Мне нужен следователь, который занимается кражей из музея.

— Да.

— Я знаю имя вора.

— А кто говорит?

— Мне не хотелось бы называться.

— Согласен. Слушаю.

— Это Кеннеди из отдела индейских культур. Он сегодня как раз вернулся в город.

— У меня сложилось о нём иное впечатление.

— У вас сложилось правильное впечатление. Дело в том, что он уносит вещи не для продажи и не в домашнюю коллекцию, а возвращает их индейцам, потомкам хохокам. Они живут в резервации Скоаквик возле городка Снейктаун. Кеннеди считает, что учёные лишили их исконной культуры, обманом забрав все священные и обрядовые предметы, которые передавались из поколения в поколение и которые делали их единым племенем, а не сбродом. Даже могилы их предков Саккет разграбил.

— Может, вы всё-таки назовётесь?

— Только я не советую ехать с обыском в Снейктаун прямо сейчас. В домах вы ничего не найдёте.

— А где искать?

— А не надо искать. Дождитесь великого индейского праздника солнцеворота: краснокожие сами всё вынесут. Они так десять тысяч лет делают.

— Я подумаю…

* * *

Из 400 пропавших экспонатов во время облавы удалось вернуть около 300. Тем не менее суд присяжных оправдал Кеннеди. А вот наука не простила. Его должность в музее занял ассистент.