От времени реформ Петра Великого
Петровские реформы дали этому, идущему от московской старины, началу профессиональной наследственности духовенства полное торжество, вплоть до принудительной замкнутости. Первое место, конечно, занял государственно-служилый класс с его табелью о рангах, с обязательной школой, преимущественно профессиональной, и с обязательной службой. Сюда влились, под именем шляхетства, все старые правящие роды князей, бояр и служилых людей. Оформился и городской класс с его гильдиями и магистратами. Замкнулся круг и крепостного крестьянства с его подушным окладом. Замкнулось в этом порядке и приходское духовенство с тенденцией его сокращения и с использованием его избытков на службу государственную. Таким путем и в практику традиционных выборов приходского духовенства введено свыше принудительно-узкое начало: только из детей духовенства. Но, как выше мы уже сказали, в этот суженный круг только семейств духовенства петровское время ввело еще более суживающее начало школьного ценза архиерейских школ, вскоре усвоивших название семинарий. Через школьный диплом в бытовом круге духовенства стал совершаться глубокий внутренний переворот. Над наследственным правом, которое само собой ограничивало волю епископов в распоряжении судьбой приходских мест, стало преобладать, вслед за школьным цензом и под его вывеской, повышенное требование не только интеллектуальных, но и моральных достоинств соискателей приходских мест. И еще характернее, через школу начало совершаться и частичное размыкание родовой наследственности кандидатов на священство. В эти школы без всяких правовых ограничений могли поступать и дети шляхетства и горожан, и военных. Так, незаметно обновлялся и интеллектуальный и моральный состав школьного русского духовенства даже и в первый, строго сословный характер императорского периода. Требование петровских законов, выдвигавшее на первый план школьный ценз, давало епископам право не стесняться при назначении на духовные должности ни выборами, ни наследственными претензиями (Дух. Регл. 9—10; П. С. Законов 3932, 4120, 4190). Таким образом, как на шляхту, так и на детей духовенства, государство наложило обязательство поголовного школьно-образовательного ценза. И духовенство смело встретило это обязательство, и через это еще более закрепило свое бытовое право наследования. Таким образом, при общей сословной замкнутости, реформенная перестройка, проделав некий круг, вернулась в измененных формах к той же наследственности профессии приходского духовенства. Обряд приходских выборов однако продолжался, постепенно ослабевая в течение всего ХVIIІ в., сменяясь практикой епископских назначений по школьным аттестатам. В Великороссии выборы проходили на сельском сходе, как звучит стереотипная формула: «и ныне мы приходские люди со всего мирского сбора выбрали и излюбили»… В вотчинах при этих выборах выступала одна воля владельцев. От их имени и посылалась челобитная епископу. Вот для примера такая челобитная, поданная св. Дмитрию Ростовскому: «Излюбили мы — помещики того же села Карагаева, церкви Рождества Пр. Богородицы, попова сына Василия Леонтьева, чтоб ему, по твоему архипастырскому благословению, а по нашему излюбу, быть у той же церкви вторым священником в поможенье отцу своему, потому что тот священник при старости. И чтоб церкви Божией без пения не быть и душам христианским без причастия не помереть. Милостивый Государь, Преосвященный Димитрий, митрополит Ростовский и Ярославский! Пожалуй нас, вели его Василия по своему архиерейскому благословению поставить в попы. Смилуйся, пожалуй». Выборное начало в ту пору у власти совершенно не вызывало подозрений, аналогичных эпохе позднего самодержавия ХIХ века. Напротив, в Петровское время власти светские и духовные охотно пользовались выборным правом, чтобы улучшать подбор духовенства. Характерен указ 1711 г.: «Освященному собору и Правит. Сенату ведомо учинилось: отнележе начася по указу Вел. Государя брать на службу его государеву людей молодых к воинскому чину годных, — и о том услышавши дьячки, пономари и сынове поповские и дьяконские различными коварными и лжесоставными челобитными похищают себе чин священства и дьяконства неправильно и неправедно, овогда лет подобающих таковому чину неимуще, овогда же в прибыль в другие попы либо в дьяконы посвящающеся». Против этого злоупотребления предписано еще строже соблюдать правила выборов, результат которых должен скрепляться рукой поповского старосты и рукой помещика, «чтобы поповские старосты сами допрашивали прихожан, угоден ли им» данный кандидат и на «чие место бьет челом». Сам Дух. Регламент признает выборное начало. Вот его рассуждение: «Когда прихожане или помещики, которые живут в вотчинах своих, изберут человека к церкви своей во священники, то должны в доношении своем засвидетельствовать, что оный есть человек жития доброго и не подозрительного. А которые помещики в тех своих вотчинах сами не живут, оное свидетельство о таких людях подавать людям их и крестьянам. И в челобитных писать имянно: какая ему руга будет или земля. А избранный бы также приложил руку, что он тою ругою или землею хочет быть доволен и от церкви, к которой посвящен не отходить до смерти». Затем имеется в виду экзамен у епископа: «а ежели оный избранный пред епископом явится в каком подозрении или расколе и оного чина не достоин, сие оставляется в рассуждение епископское».
Уже после открытия Святейшего Синода, последним в 1722 г. издаются правила для производства приходских выборов в юго-западной России, на территории прежней Литвы. Если данное место не патронатское, а вольное, то собирался большой съезд, как на праздник. Приезжали на него и соседние священники и миряне. Эти «люди околичные» играли открытую роль как свидетели и советники. Здесь претендентами на место выступали не одни поповичи, но выученики Киевской Академии, Харьковского Коллегиума, Переяславльской семинарии, происходившие из крестьян, мещан, казаков. Кроме проходивших школу выступали и так называемые «дикие попы», покупавшие сан по дешевке в Молдавии и Турции, а также бежавшие из пределов Польши, претендовавшие на звание борцов за православие. Все они кланялись выборщикам, дарили и угощали их. Съезд гудел и делился на партии. В назначенный день для выборов собирались в церковь. Открывал собрание иерей, командированный из епископского духовного правления, напоминавший о выборном праве собравшихся: «кого велите, панове — громада». Начинались рекомендации, переходившие в споры, перекоры, клеветы друг на друга: «Он, панове парохиане, продал свою парохию за 700 злотых. Он и вас всех продаст». Клеветы, даже явные, делали свое дело… После процедуры избрания провозглашали избранного «паном-отцом», делали складчину для его снаряжения к архиерею и отправляли «промоваться на попа». В приходах вотчинно-владельческих, без общих выборов, просто вотчинник с личным прошением направлял кандидата на поставление к архиерею.
На этой выборной сцене естественно сложившееся наследственное начало в семьях духовенства боролось за свои интересы и бытовые права с волей «громады». Кандидатов громады наследники обзывали «мужицкими попами». Громада снабжала всем необходимым своего избранника, а наследника покидала на его собственные силы. Иногда громада прибегала и к насилию и выгоняла наследника, а иногда выбирала своего пароха не взирая на то, что в наследническом доме уже сидел другой заместитель, подготовленный владельцами. Начиналась тяжба пред архиереем. Столь упорной борьбы против наследственного порядка не наблюдается в Великороссии. Выборный обряд постепенно становится формальностью. Однако, и наследникам приходилось обходить с поклонами более веских прихожан и собирать их подписи под «заручными выборными грамотами» для представления их епископу. Но в общем приходы становились равнодушными к выборам по создавшейся поговорке: «что ни поп, то батька».
Петровский строй полицейского государства быстро понизил прежнюю общественную самодеятельность. Сословные права обратились в повинности. Власти земского самоуправления стали бюрократическими приказами. Бывшие общие выборы заменились государственными назначениями. И практика приходских выборов приобрела уже другой смысл. Судьба кандидатов на священство решалась в консисториях «рассуждением епископлим», а правила о приходских выборах приобрели другой смысл: как простое свидетельство о добропорядочности и приемлемости данного кандидата с мирянской точки зрения. В Аннинское время, в 1739 г. издается Синодом указ, явно понижающий значение и силу приходских выборов. А судьба направляемых к епископу избранников уже определяется самим епископом после основательного испытания и переобучения. Указ требует, чтобы и самый приход не ограничивался единственным своим кандидатом, а посылал к епископу на его выбор по два или три кандидата, а если таких в данном приходе нет, добрать их дополнительно от соседних приходов. А затем уже самим архиереям свидетельствовать «о разуме, о научении закона и о прилежании к св. Писанию, и при том и о беспорочном их житии. А потом, через некоторое довольное время, а именно не меньше трех месяцев, всех оных ставленников имеют архиереи, каждый при своем доме, или в ближних градских монастырях содержать и пищею довольствовать, а между тем учительным священникам велеть обучать их… и каждую неделю всех оных имеют архиереи экзаменовать (!). А между тем велеть подмечать состояние жития их и поступков, кто из них по достоверному свидетельству обрящется достойнее чина священства, и таких имеют и посвящать».
Обряд приходских выборов, как видно из инструкций митр. Платона для московской епархии, продолжал выполняться еще и в конце ХVIII в., но уже в инструкциях этого времени говорится не о приходах в целом, а об отзывах «лучших прихожан». В случаях неуважения таких отзывов архиереями, протесты снизу становятся более редкими и безуспешными. Еще в половине ХVIII в. разыгрался такой конфликт в самой Москве. В 1753 г. студент Московской Дух. Академии Некрасов пожелал стать дьяконом Преображенской церкви в Наливках и получил без борьбы так называемый заручный выбор от прихожан этой церкви. Но купец Азбукин — «воротило» в приходе, собрал от группы прихожан «заручный выбор» (т. е. выборные голоса за собственноручными подписями) в пользу другого кандидата. Некрасов, однако, не сомневаясь в своих правах, явился на пробную службу в церкви — показать свой голос и искусство чтения. По окончании литургии священник объявил с амвона, что вот данный студент богословия Некрасов собирается быть у них дьяконом. На это Азбукин заявил: «я де плюю на богословие, и что нам есть от богословия?» В следующий раз во время чтения часов, тот же Азбукин, подойдя к Некрасову, «с бесчестием и студом немалым сослал его с клироса, и он взят был священником в алтарь». Когда после литургии священник вторично обратился с рекомендацией Некрасова, «тогда он, Азбукин, и прочие его партизаны, всячески поношающе говорили, что им школьников отнюдь не надобно, и пусть школьники идут в села и учат там деревенских мужиков, а московские жители до них де переучены, да и лучше их. И ежели школьник впредь придет в их церковь, они генеральное определение положили — и метлой из церкви выгнать». Московский архиепископ Платон (Малиновский) вступился за Некрасова и дал почувствовать Азбукину, что есть законные пределы самодурству. Его резолюция гласила: «Азбукина, сыскав и призвав в консисторию и объявив ему Регламент Духовный о студентах, допросить: для чего он противится Именному Указу Государеву и для чего мужик простой, безстудный, в церковное дело вступает?» Азбукин пытался, как подведомый магистрату, не являться в консисторию. Но магистрат приказал. Азбукин выслушал консисторский выговор, и Некрасов был формально назначен на место.
Параллельные явления происходили и в южной России. Черниговский епископ Иродион (Жураковский) требовал школьного ценза. «Громада» противилась. В 1729 г. явилась с жалобой к гетману. По объяснению епископа громадяне систематически боролись с богословским образованием. «В Мглинском наместничестве священники и читать разучились. А поставленного им в священники «философа» Якимовича и в церковь не пустили». Когда Якимович пытался прочитать пред ними свою ставленную грамоту, то «по обыкновению их — мглинцан лисовому, аки вепри возгоготаша, рекуще: яко весьма Якимовича священником маты соби не хощуть, кроме от их ядовитого роду ни якись из вышпоминных дивых звирий». Якимович прогнан. Епископ Иродион обратился к гетману, грозясь, в случае попустительства, рапортоватъ в Петербург. Гетман, боясь столкновения с громадой, уклонялся. Но архиепископ Иродион был борцом за принцип и разослал по епархии универсал, что бесшкольные кандидаты впредь не будут посвящаться, не взирая ни на какие выборы и ходатайства. Циркуляр интересен по изображению процедуры выборов с их махинациями и злоупотреблениями и по стилю южно-русского языка тогдашнего духовенства Петровско-Аннинского времени. Епископ сообщает, что в его архиерейский дом присылаются с рекомендациями их владельцев (патронов) церквей, или прихожан кандидаты на священство, однако не умеющие читать, тем более разуметь чтомое, явно за данные ими взятки. За непоставление таковых в священники «владельцы и парохияне ропщуть, и, щось непотребное в уме своем вмещая, на нас — архиерея клевещуть… З долгу нашого пастырского, благие между паствою устроевати порядки всеусердне желаючи, судили мы — архиерей — до пречестностей ваших сим предварить универсалом, через который имети хощем, а бы хто не есть желатель священства, а барзей з детей священнических, во всякой возможности прилагали тщания обучатися в коллегиуме нашем знания веры и всех догматов утвержденных церковных, чим бы возмогли удостоити себе священства и управления паствою. Ибо, если таковые желателе в обучении ся занехають тщательства и усердного радения, то желания своего отнюдь лишатся и священства удостоени не будут. Но трудящиеся в коллегиуме и учением себе изнурящии, по силе Д. Регламента и мимо наследников поставляемы будут во презвитеры». Но бедный ревнитель школы и законности, архиеп. Иродион на сей раз просчитался. Аннинское правительство по военным расчетам ухаживало за гетманскими силами. Архиеп. Иродион был удален на покой. Мало того. Аннинское правительство, неся знамя традиций Петрова царствования, в частности, провозглашая необходимость для духовенства школьного ценза, в данном случае, по политическим соображениям, ради Южной России, издало даже в 24.IV.1735 г. циркуляр, подрывавший усилия архиереев в духе Дух. Регламента, и рекламировало для Южной России не новый школьный ценз, а старые, столь дефективные выборы. Именной указ звучал так: «Понеже известно нам учинилось, что в Малой России архиереи в своих епархиях по своей воле и соизволению, под образом учительных людей, в города и села владельческие, без согласия старшин и владельцев и прихожан, насильно попов и дьяконов определяют, и тако те попы и дьяконы, презирая в городах старшину, а в селах владельцев и, не исправляя надлежащего духовного дела, вступают в ссоры не токмо с прихожанами, но и с самими старшинами и владельцами. А иные многие без ведома владельцев покупают казачьи грунты и оными владеют и корыстуются, отчего казачьей службе есть умаление немалое»… «Того ради указали мы нашему Синоду в Малой России к Киевскому, Черниговскому и Переяславльскому архиереям послать наши указы, чтобы они, по силе Д. Регламента, в города и села без согласия прихожан, попов и дьяконов насильно не насылали». Подобная непоследовательность высшей власти чрезвычайно разрушительно действовала на создание нового порядка: — первенства школьных дипломов.
С наступлением царствования Елизаветы и общей реакции против порядков Аннинского царствования, архиереи, видимо, подавленные предыдущей непоследовательностью власти, бурно поднялись на борьбу с понижающей уровень духовенства выборностью от приходов. Особой ревностью в этом деле отличался Белгородский епископ Иоасаф Горленко (1748—1754 гг.) канонизованный в 1909 г. Он стал беспощадно гнать от себя всех рекомендованных претендентов, не выдержавших у него экзаменов. В Киеве тоже делал митр. Рафаил Заборовский, выдвигая воспитанников своей Академии. Но вот что переживали ставленники м. Рафаила, не выдвинутые приходами, по прибытие на места служения. Ставленник митрополита, о. Петр Галецкий, прибыв в село Комище, где правил службу его заместитель или, как такового именовали, «викарий», иначе «наместник», явился в церковь, чтобы служить литургию и уже начал проскомидию, а наместнику, о. Иоанну Завадовскому, поручил прочитать после литургии народу свою ставленную грамоту. Но вот два прихожанина, Яков Махота и Стефан Воловик, решили не допускать нового священника. Узнав, что заместитель о. И. Заводский в секрете от них открыл церковь, и новоназначенный о. Петр приступил уже к проскомидии, бунтари прибежали. Як. Махота вскочил «в олтарь и стал шуметь, не боясь Бога и страшного Его суда, в олтаре божественном, яко не подобает мирскому и входить в олтарь». И далее рапортует своему м. Рафаилу о. Галецкий в таких выражениях: «И другого половинного настоятеля, иерея Романа, викария Иоанна Завадовского богомерзкими словами бранит, что не объявил ему — Махоте, что я буду священнодействовать. И, услышавши такий вопль, вышпомянутий наместник вошел в олтарь и стал оному Махоте воспящать шуметь. То он — Махота, оставя викария, стал наместника многими непристойными и скверными словами бранить».
«Когда же окончилась литургия, то помянутый наместник грамоту мою ставленную вслух парохияном прочитал и все парохияне, яко довольны будучи мною, ни единого худого слова не сказали. Только он — Махота, яростно изнов убежавши в олтарь, стал шуметь и бранить неподобными словами, как наместника, так и викария за вышеизображенную причину. И ключи церковние по выходе моем с церкви узял и держал у себя три дня… И ныне мне нижайшему немалое озлобление и обиду делает помянутый Махота, не допуская к священнодействию». Вот иллюстрация формы борьбы. Уже большинство прихожан спокойно. Буянят лишь «консерваторы». Инстинкт массе подсказывал, что страхов за судьбу православия (как раньше в Польше) уже нет. И напряжение в этом деле подбора духовенства всенародным контролем уже не вызывается необходимостью.
В Великороссии во второй половине ХVIII в. выборная практика быстро пошла на убыль. Но, естественно, выборный консерватизм продолжается в восточно-окраинных казацких областях. Нужно заметить, что уже и в ХVII веке, как и в ХVIII, дьяческие должности в южной России и причетнические в северо-восточной России замещались властью приходов и владельцев церквей, а не архиерейскими указами. Эта местная свобода стала в противоречие даже с государственными интересами. Когда усилились разборы духовенства, то и контроль, и назначение полностью переданы в архиерейские руки. Но казаки ни за что не хотели поступиться и этой своей «вольностью». Воронежский епископ Иоанникий в 1762 г. жалуется Синоду, что казацкие старшины, считая себя «во всем от прочих отменными», не хотят слушаться архиерея и «не только в причет церковный аттестуют, но по своему рассмотрению и в причетники сами определяют и прямо в церковные дела вступают и грамоты причетнические от себя дают за своими войсковыми печатями». Новый епископ Воронежский, будущий святой, Тихон в 1765 г. докладывает Синоду: «оное войско и ныне, самовольно властвуя, в духовные дела вступает же, к церквам в дьячки и пономари определяет и грамоты дает. С каковыми грамотами ныне в городе Черкасске, в черкасском, медведицком и хоперском заказах, при церквах нашлось действительно определенных из священно-служительских детей и козаков 58 человек. А посвященных в стихарь, с данными от архиерея грамотами собою отрешает и в казаки записывает».
Но школьные аттестаты побеждали. В Московской епархии напр., священнические места преимущественно предоставлялись «богословам», дьяконские — «философам». Консистории стали сообщать списки вакансий в епархии прямо семинарским правлениям. Это стимулировало успехи учащихся, чтобы добыть себе лучшее место. А так как над семинариями возвышалась уже высшая школа в виде старших семинарий, каковой стала Московская, вскоре и прозванная Академией, а рядом с ней и Троицкая семинария, то вызовом лучших успевающих семинаристов в эти две столичные семинарии создавался и порядок пополнения имевших вскоре возникнуть Духовных Академий и, конечно, повышения квалификации столичного духовенства. При такой обстановке многим ученикам уже на школьной скамье давались места за успехи, а в случае ослабления успехов семинариста, сидящего на скамье, «перемещали» на худшее место. И архиерейскому начальству, даже в голову не приходили семейные претензии старых наследников духовного места. Эти наследники должны были для реализации своих наследственных претензий сами проходить через узкое горнило семинарских школьных успехов. Так школа побеждала старый порядок. Раз школьным меркам подчинялись сами наследственные искатели мест, то само собой понятно становились тенью прошлого и продолжавшие еще фигурировать так наз. «заручные челобитья» (т. е. прошения с подписями), сопровождавшие личные прошения квалифицированных школой соискателей мест. От своих же прежнего типа представлений бесшкольных наследственных кандидатов прихожане отказывались без боя, принимая архиерейские назначения, как норму. к концу ХVIII в. у самих архиереев установился взгляд на приходские выборы, как на явление ненормальное, как на пережиток старого беспорядка. Когда к митрополиту московскому Платону явились крестьяне с просьбой о своем кандидате, он им ответил: «ваше дело — орать да пахать, а мое — вам попов давать». Великий Платон в автобиографии своей рассказывает из периода его служения на Тверской кафедре (1770—1775 гг.): «в производстве дел не взирал Платон ни на просьбы, ни на слезы, коли то находил с справедливостью законной несообразным и с расстройством общего паствы порядка». В пример он приводит свое невнимание к уродливым результатам приходских выборов, равно и рекомендациям разных лиц, «не имеющих другого достоинства, кроме того, что умеют докучать, кланяться и плакать. Таковая Платонова поступка многим была не по нраву и невыгодные за то он слушал отзывы. Но вместо того большая часть всякого состояния людей были тем довольны и должной одобряли его похвалой, видя во всем его прямодушие. И при том и на самом деле усматривая лучший по духовенству порядок. Как то и был пастырь тем утешен, что некоторые из дворян отозвались к нему с благодарностью за хороших, данных им священников». Платона удивило такое довольство назначенными кандидатами, но прихожане ему ответили, что они действительно роптали, думая, что им вместо представляемых кандидатов дают обязательно худших, по пристрастию и мздоимству. Но когда они увидели, что назначенные лучше ими выбранных, то и перестали роптать. «Итак, заключает Платон, пастырь, сам быв ободрен, продолжал свое о лучшем духовенстве попечение». Будучи уже на Московской кафедре, Платон, вопреки настроениям прихожан города Коломны, назначил им священником Михаила Федоровича Дроздова, отца будущей знаменитости, Филарета Московского (по рождению Василия Михайловича Дроздова). Сушков в своих «Записках» сообщает: «Отсюда недоброжелательство прихожан к их смиренному пастырю. В намерении заставить его удалиться, они умалили до крайней степени свои ему приношения на хлеб насущный при исполнении духовных треб. Так, ни радостное рождение младенца, ни благоговейное напутствование умирающего, ни свадьба, ни похороны, ни крестины, ни молебствия в храмовые и семейные праздники, даже светлый день Воскресения не сопровождались теми по силе каждого приношениями, без которых труд и лишения усугубляются в беспомощной семье. Михаил Федорович не роптал. Жена его, Евдокия Никитишна, не падала духом. Они переносили нужду, как испытание Богом им посланное, и истинно по Евангелию «всякий день брали свой крест». Наконец, терпение победило жестокосердие. Прихожане и прихожанки образумились, очувствовались и сознались в своей несправедливости к о. Михаилу. И обратились гонители к невинно гонимым. И удалилась от них злая нужда. Если впоследствии сам м. Филарет почитался строго самодержавным епархиальным правителем, то можно объяснить бюрократическую строгость впечатлениями детства, подрывавшими доверие к разумности низовых выборов. Защищать епископское усмотрение приходилось архиереям этого времени не только от низов, но и от верхов, небрежно — самоуверенно, по-барски навязывавших епископам своих кандидатов. Митрополит Петербургский Гавриил Петров с достоинством ответил на подобное легкомысленное представление одного сановника: «доложите его сиятельству, что я никогда не вмешивался в его дела и не назначал, кого в какую должность ему определять. А потому прошу и мне не мешать в определении священнослужителей на места сообразно с известными мне самому их достоинствами».
Новый порядок административных назначений сверху, как некий неизбежный переворот, быстро вошел в силу после конфискации имуществ, введения в 1778 г. сокращенных приходских штатов, и после произведенного в 1784 г. общего разбора всего духовенства. Отпали основания у прихожан вмешиваться в свыше назначенные штаты, на кои лишь «начальство» знало, кого из ученых и достойных кандидатов призвать.
Ускорению ликвидации выборного начала содействовали и политические тревоги государственной власти, начиная с переживаний Пугачевщины. Духовенство, тесно связанное в сельском быту с крестьянством, втягивалось невольно в те крестьянские волнения, которые перерождались и в политическую революцию. Один вологодский помещик записал: «Здесь в Новый Год (1797 г.) в соборе и вне оного велико было, какого никогда не запомнят, стечение простого народа и попов, кои т. е. деревенские, те же мужики, только что грамотные в ожидании, что читать будут указ о вольности крестьян и якобы соль будет дешевле и вино продаваться по 2 руб. ведро. Приехали слушать из селений, верст за сто от Вологды отстоящих. Кое-где духовенство было составителем крестьянских жалоб на помещиков. А в Псковском крае были священники, примкнувшие к восставшим под знамя Пугачева, и совершали для повстанцев присягу пред крестом — «стоять до смерти». Такими опытами государственной власти достаточно объясняется полная перемена взглядов на выборную опору духовенства, на это своего рода, церковное «народничество». Сразу последовал ряд указов, в корне пресекающих старомодный церковно-приходский демократизм. Пред задачей спасения самого государства, сразу отступали все примитивные претензии приходского самоуправления над духовенством. В 1797 г. Синод получил именной указ: — строго наблюдать, чтобы в священство не попадали соучастники мужицких бунтов. Словом, для подбора священства выступил новый критерий «политической благонадежности».
Эта, неожиданно вставшая на первое место, политическая бдительность государственной власти убивала начисто всякие выборные претензии низших, средних и даже высших общественных кругов. По традиционному духу верности церкви и духовенства интересам верховной власти, этот политический мотив сразу дал решающий перевес школьной дисциплине и воспитанию, а не выборной народной низовой анархии.
Вся Россия под режимом новоевропейского абсолютизма ХVIII в. быстро бюрократизировалась и централизовалась, как никогда раньше этого. И без того уже почти только один обрядовый консерватизм поддерживал практику выборов приходского духовенства. Но пугачевщина, гром французской революции и перелом в практическом мировоззрении Екатерины II незаметно перевернули вверх дном сознание русских правящих кругов. Всякие пережитки старого народоправства в государстве, церкви и обществе исчезли, как предрассветный туман пред бесспорным светом солнца. По бессознательной инерции кое-где еще продолжавшиеся приходские выборы духовенства тоже исчезли вдруг, без остатка. Абсолютный бюрократизм государственный логично и тотально перелился в бюрократизм церковно-административный. Стало немыслимо, чтобы где то, в низах церковных, возвысил свой голос бесследно провалившийся в небытие, еще вчера звучавший голос приходской оппозиции.
Именной Указ 1797 г. предписывал воспитывать в семинаристах строгую государственную лояльность: «при произведении в сан священства тако воспитанных семинаристов предпочитать неученым, хотя бы прихожане и просьбами об них настояли»… «Хотя бы кто был одобряем от прихожан, производить не иначе, разве от духовного правления и от благочинного будет о честном поведении засвидетельствовано». Так остатки старорусского, допетровского «демократизма» одним взмахом пера были зачеркнуты по всей линии. Они стали архаизмом, за который народ вовсе не собирался стоять. Укрепление самодержавия не имело пред собой никаких противодействий. Вышло общее запрещение — подавать какие-либо коллективные прошения, как недавно еще крестьян — на помещиков. Синод немедленно отменил так называемые «заручные прошения прихожан». Чтобы не было сомнений, особым указом от 24.VI.1797 года Синод отменил соответствующие пункты самого Духовн. Регламента. Прошения на приходские места велено принимать только от самих ставленников, а не от прихожан. Последние могут прилагать лишь свои отзывы об их честном поведении. Решающее место заняли аттестаты духовной школы, о которых прихожане ничего не знали.
Но в букве законодательства еще и в ХIХ в. кое-где встречаем следы уже отмершего выборного быта. Например, в благочиннической инструкции, в ее перепечатках вплоть до 1860 г., встречаем упоминание об избрании священников. В Уставе Консисторий сказано, что «рукоположение в священный сан есть дело принадлежащее непосредственному рассмотрению и решению епархиального архиерея». Прихожанам оставлено только право жалобы. «Когда эти жалобы с законной ясностью не доказаны, но между тем большая часть прихожан просит удалить от их церкви подвергшихся таковым жалобам, они переводятся на другие места».
