Личная жизнь

Авторитет Петра III особенно подрывался его беспорядочной жизнью. Современник отмечал с возмущением: «Государь не успел вступить на престол, как предался публично всем своим невоздержанностям и совсем неприличным такому великому монарху делам… с графинею Воронцовою, как с публичною своею любовницею, препровождал почти все свое время». Фактически Петр III открыто пребывал в состоянии двоеженства, поскольку его связь с фавориткой не только не скрывалась, но даже подчеркивалась. Достаточно сказать, что в списках приглашенных к императорскому столу камер-фрейлина Е.Р. Воронцова значится на первом месте, перед всеми обладателями грандиозных чинов и громких титулов.

Нарекания в адрес императора стали всеобщими, когда он через месяц после вступления на престол дал полную волю своей любвеобильности. Воронцова никогда полностью не устраивала Петра и периодически заменялась другими «наложницами», но раньше это не особенно волновало свет; теперь же личная жизнь монарха стала достоянием гласности.

Царь на время серьезно увлекся семнадцатилетней фрейлиной Екатериной Чоглоковой, дочерью покойного обер-гофмаршала и падчерицей Глебова, застенчивой девушкой, по словам французского посла Бретейля, «довольно хорошенькой, хотя горбатой». Примерно тогда же объектом короткой и бурной страсти Петра стала «одна из отличных придворных щеголих… темноволосая и белолицая, живая и остроумная красавица» княгиня Елена Степановна Куракина, дочь фельдмаршала С.Ф. Апраксина. Репутация замужней двадцатисемилетней дамы считалась сомнительной: говорили, что каждого находившегося в данную минуту рядом с ней можно с уверенностью считать ее любовником.

Увлечения императора приводили к бурным проявлениям ревности основной фаворитки, которая не стеснялась множества свидетелей и даже законной супруги Петра III. По рассказам иностранных дипломатов, во время одного из обедов «девица Воронцова… совершенно забыла все подобающее государю почтение, даже до того, что осмелилась назвать его гадким мужиком и еще другими словами, повторить которые не позволяет приличие», а вскоре «произошла еще более горячая сцена, причем оскорбления, оказанные той и другой стороной, редко можно слышать на наших рынках».

Другие слабости Петра III вызывали не меньшее порицание. Бретейль писал: «Жизнь, которую ведет император, самая постыдная. Он проводит свои вечера в том, что курит, пьет пиво и не прекращает эти оба занятия иначе как только в пять или в шесть часов утра и почти всегда мертвецки пьяным». Мерси-Аржанто также сообщал, что «распущенность и попойки, выходящие из границ всякого приличия, увеличиваются ежедневно при вечерних пирушках до такой степени, что составляют мучение и возбуждают отвращение в тех, кому приходится на них присутствовать». Важные сановники в угоду царю пускали клубы табачного дыма, хотя в большинстве своем не умели курить, и старательно прикладывались к бокалам, а потом прыгали на одной ножке, толкали друг друга коленом и боролись, как дети. Бретейль отзывался о них с презрением: «Все они подлы и раболепствуют». Однако наивному Петру это не приходило в голову: сам он был счастлив и замечал вокруг себя только радостное веселье. Он не понимал, что петербургские вельможи с внутренними проклятиями пляшут под дудку его деспотической власти, подлинное значение которой было ему невдомек.

Склонность к шутовству, насмешливый нрав и безудержная разговорчивость побуждали Петра III выходить за рамки приличий, которые он, возможно, не считал нужным соблюдать из-за ложных представлений о вседозволенности самодержцу. Штелин и другие авторы писали о способности Петра «замечать в других смешное и подражать ему в насмешку», не считаясь с чувствами передразниваемых лиц. Например, императора очень забавляли мучения нового гвардейского полковника Кирилла Разумовского, органически неспособного к военным упражнениям. А ведь гетман был человеком весьма самолюбивым. Немало веселья Петру доставляли придворные дамы, которым он приказал вместо русского поклона разучивать реверанс. Многие из них, особенно пожилые, никак не могли приловчиться к приседанию. Дашкова вспоминает, что «бедные старушки едва удерживались на ногах, когда им приходилось сгибать колени", а император „гримасничал и кривлялся, передразнивая старых дам“.

Подобные поступки способны были более всего унизить Петра во мнении света. Не заботился он и о поддержании своего престижа в глазах иностранных дипломатов, приглашаемых к императорскому столу. А.Т. Болотов как очевидец утверждает, что Петр III под воздействием опьянения «говаривал такой вздор и такие нескладицы, что при слушании оных обливалось даже сердце кровью от стыда перед иностранными министрами». Участник екатерининского заговора гвардеец П.Б. Пассек с полным основанием говорил: «У этого государя нет более жестокого врага, чем он сам, потому что он не пренебрегает ничем из всего, что могло ему повредить».