Шуты

Не прав будет тот, кто подумает, что, кроме матримониальных дел своих подданных, Анне нечем было заниматься. У нее были и другие весьма многотрудные заботы. Например, она постоянно занималась шутами. Тут императрица была особенно строга и придирчива — ведь шута принимали как бы в большую придворную семью. Принимая в шуты князя Никиту Волконского, императрица потребовала, чтобы Салтыков досконально сообщил ей все о его привычках и повадках: как он жил и чисто ли у него было в комнатах, не ел ли капустных кочерыжек, не много ли лежал на печи, сколько у него рубах было и по скольку дней он носил одну рубаху. Интерес Анны — женщины мнительной и брезгливой вполне понятен: она брала человека к себе в дом и не хотела, чтобы он был неаккуратен, грязен, портил воздух в дворцовых апартаментах, сопел, храпел или чавкал. После строгого отбора у императрицы образовалась компания из шести профессиональных дураков, не считая множества добровольных шутов. Среди шутов были два иностранца — д'Акоста и Педрилло и четверо русских — Иван Балакирев, князья Никита Волконский и Михаил Голицын, а также граф Алексей Апраксин. Все они были замечательные, редкостные дураки, и сколько потом ни искали по России лучших, так и не нашли.

Конечно, шутов держали преимущественно для смеху веселья. Образ шута, сидящего у подножия трона и обличающего общественные пороки, оставим для художественной литературы. В реальной жизни все было проще и прозаичнее. Шут — это постоянное развлечение, это — комедия, которая разыгрывается рядом и без репетиций, это спасение посредине длинных и скучных зимних вечеров и обильных обедов. Впрочем, зрелище это было довольно непристойное и современному читателю не понравилось бы.

Историк Иван Забелин писал о забавах шутов как об особой «стихии веселости», в которой «самый грязный цинизм был не только уместен, но и заслуживал общего одобрения». Шут стоял вне господствующей системы этических, подчас ханжеских, норм. Обнажаясь душой и телом, он тем самым давал выход психической энергии, которую держали под спудом строгие принципы общественной морали. «На то и существовал в доме дурак, чтобы олицетворять дурацкие, а в сущности — вольные движения жизни». Для Анны шутовство с его непристойностями, снятыми запретами было, вероятно, весьма важно и нужно — оно снимало то напряжение, которое не могла подсознательно не испытывать эта женщина — ханжа, блюстительница общественной морали, строгая судья чужих проступков, но при этом жившая в незаконной связи с женатым Бироном. А связь эта осуждалась обычаем, верой, законом и народом. Об этом Анне было досконально известно из дел Тайной канцелярии, которые она регулярно читала.

Дурак был видным членом большой придворной семьи. Годы жизни рядом сближали шутов и их повелителей. Подолгу тянулись потешавшие царицу и двор жизненные истории шутов. Особенно много смеха вызывали острые семейные проблемы Ивана Балакирева, в решении которых участвовали многие: императрица, сановники, Синод. То обсуждались вести о борьбе шута с тестем, который не хотел выплачивать зятю приданое, то Святейший Синод всерьез рассматривал проблему «вступления в брачное соитие по-прежнему» Балакирева с его непослушной в постели женой. То вдруг новая беда — шут проиграл в карты половину своей лошади, и среди знати устраивалась лотерея для спасения кобылы любимца царицы. Блистал при дворе и Голицын-Квасник. Он не уступал Балакиреву и, попав при весьма драматических обстоятельствах в шуты, с успехом носил шутовской колпак. Анна писала Салтыкову после первых смотрин Голицына, что князь «всех лучше и здесь всех дураков победил». Не стоит думать, что, становясь шутами, русские князья и графы чувствовали себя униженными и оскорбленными. Эту обязанность они воспринимали как разновидность службы государю — своему господину, к которой к тому же был способен не всякий: медицинский дурак вполне мог стать генералом, но не каждый умный годился в шуты. Забирая в придворные дураки прославившегося своими дурацкими выходками князя Волконского, Анна писала Салтыкову: «И скажи ему, что ему велено быть в [шутах при дворе] за милость, а не за гнев». Так они и жили все вместе — царица и ее дураки.