Аграрный вопрос

Принимая в Царском Селе 18 января 1906 г. депутацию курского крестьянства, царь говорил: «Всякое право собственности неприкосновенно; то, что принадлежит помещику, принадлежит ему, то, что принадлежит крестьянину, принадлежит ему. Земля, находящаяся во владении помещиков, принадлежит им на том же неотъемлемом праве, как и ваша земля принадлежит вам. Иначе не может быть, и тут спора быть не может». Через две недели, 2 февраля 1906 г., обращаясь к представителям Тамбовского и Тульского дворянства он заявил: «Вы знаете, как дороги мне интересы всех сословий, в том числе и интересы дворянства, но в данное время меня наиболее заботит вопрос об устройстве крестьянского быта и облегчения земельной нужды трудящегося крестьянства, при непременном условии охранения неприкосновенности частной собственности.

В подходе царя к аграрному – важнейшему вопросу русской жизни, можно выделить два основных момента. Во-первых, реформы нельзя проводить в период смуты; необходим общественный порядок и спокойствие. Во-вторых, ни в коем случае нельзя подыгрывать низшим инстинктам и признавать в какой-то форме принцип насильственного перераспределения земли, к чему призывали радикалы всех мастей и в сторону чего склонялись либералы и их главная политическая организация – конституционно-демократическая партия («кадеты»). Он был согласен со Столыпиным, что задача состоит не в том, чтобы у одних отнять, а другим дать. Таким путем решить проблему крестьянского малоземелья было нельзя.

Требовалось без ущемления имущественного интереса других создать финансовые и административные рычаги для обустройства крестьян, для подъема агрокультуры, развития современных способов хозяйствования. Тогда и потом много говорили о том, что нежелание царя покуситься на латифундии диктовалось тем, что он защищал лишь «интересы помещиков». Но царь стоял на страже основополагающего государственного принципа, что в условиях России, где в народной среде были очень сильны уравнительно-общинные настроения, являлось залогом постепенного реформирования, а не разрушения. Николай II относился к числу немногочисленных сторонников первого министра. Если бы не поддержка монархом Петра Столыпина, то главе кабинета не только бы не удалось осуществлять намеченное, идя против течения, но и самого бы его просто не было бы на втором по важности посту в империи.

«Сильный премьер» находился на своем посту более пяти лет, и почти все это время вокруг его персоны циркулировали слухи и предположения самого нелицеприятного свойства. О нем судили и рядили все кому не лень; его обвиняли во всевозможных грехах и провинностях – от скудоумия до казнокрадства. Причем об этом шушукались не только в гостиных, в кругу «своих», оскорбительные намеки и ярлыки сыпались с трибуны Государственной Думы и со страниц столичных газет. И чуть ли не каждую неделю предрекали «падение кабинета». Так как «падения» все никак не происходило, то сочиняли всякие другие небылицы. Очень распространенной была, например, такая: царь с трудом выносит первого министра, но боится его и не решается отправить в отставку.

Когда же 1 сентября 1911 г. в результате халатности, безответственности и головотяпства некоторых чинов полиции в Киевском театре на Петра Столыпина было совершено покушение и он вскоре скончался, то тут же началась настоящая вакханалия версий и предположений. Тот факт, что террорист некоторое время являлся платным информатором полиции, разогревал воображение. Говорили и писали невесть что. Некоторые в пылу разоблачительного угара намекали даже на возможность причастности к убийству самых высокопоставленных лиц. Потом уже, когда пала монархия, ретивые разоблачители царизма договорились до того, что тот роковой выстрел якобы прозвучал с молчаливого благословения самого царя! Ни одного факта, ни одного документа в пользу подобного утверждения никогда не было приведено, так как их просто не существовало.

Николая II трудно причислить к разряду убежденных реформаторов, но его и несправедливо относить (как это часто делается) к числу политических ретроградов, стремившихся не допустить никаких нововведений. Он обладал одним очень ценным качеством для политика: умел принимать новые реальности даже в тех случаях, когда они не соответствовали его собственным представлениям. Во имя высших интересов он находил мужество переступить через собственное «я», хотя это давалось с большим трудом. Так было в 1905 г., когда он пошел на издание Манифеста 17 октября, так было в период учреждения и существования Государственной Думы, так было и 2 марта 1917 г., когда во имя блага России он перечеркнул собственную судьбу и жизнь.

Первые годы после воцарения Николая II во внешней и во внутренней политике России ничего существенно не менялось. Большое влияние при дворе продолжали сохранять те же лица, которые играли важные роли при правлении Александра III. Это такие известные деятели консервативного толка, сторонники неограниченной монархии, как возглавлявший с 1880 г. Ведомство Священного Синода его обер-прокурор К.П. Победоносцев; издатель первого журнала «Гражданин», неустанный критик всех истинных и мнимых либеральных поползновений государственной власти князь В.П. Мещерский (внук историка Н.М. Карамзина); представитель родовитейшего российского барства, министр императорского двора граф И.И. Воронцов-Дашков, военный министр, генерал от инфантерии П.С. Ванновский и некоторые другие.

В состоявшем почти исключительно из сановно-аристократических персон чванливом «петербургском свете» сначала были убеждены, что царь молод и неопытен, в силу чего ему нужен умный и вполне благонадежный наставник в государственных делах, естественно, из числа тех, кто по праву своего рождения или служебного положения принадлежал к высшему обществу. В богатых столичных гостиных внимательно следили и заинтересованно обсуждали каждый шаг нового правителя, каждый реальный или намечавшийся «извив» политики. Позднее в этих кругах возобладало мнение: император «слишком слаб», чтобы железной рукой навести порядок в стране, покончить с беспрестанной «революционной смутой», а в своей деятельности он руководствуется советами «не тех людей».