История в историях

Суворов и оппозиция Павлу I

Последняя страница жизни А. В. Суворова - предсмертная опала - остается до сих пор не вполне понятной.

1799 год. Итало-швейцарский поход - вершина полководческой деятельности Суворова. Ему рукоплескала вся Европа, но в России не ждал триумф. По пути из Праги Суворов узнал, что торжественной встречи не будет и даже въехать в столицу днем ему запрещено. Не в парадной карете, а в дорожном возке, под покровом сумерек прибыл Суворов в Петербург. Ему запретили посещать Зимний дворец. Имя его исчезло со страниц газет. Напоследок отобрали любимых адъютантов. Заболев в пути, Суворов теперь слег и 6 мая 1800 г. скончался.


Но и после смерти его преследовала царская немилость. Хоронили его не как генералиссимуса, а по штату фельдмаршала. За исключением конногвардейцев, гвардию не нарядили на под предлогом усталости после парада. Ни царь, ни двор, ни петербургская знать на погребении не присутствовали. Официальной причиной немилости было то, что во время заграничного похода Суворов вопреки уставу имел при себе дежурного генерала. Вздорность этого повода была ясна.

Историки пытались отыскать "вину" полководца в изменении международных отношений, в тех или иных поступках Суворова как главнокомандующего союзными войсками, в состоянии армии, вернувшейся из итало-швейцарского похода. Получила широкое распространение версия о том, что Суворов подвергся немилости из-за интриг завистников и недоброжелателей. Авторитетный биограф полководца А. Ф. Петрушевский пришел к выводу, что причина опалы "заключается не в поступках Суворова, а в духовной натуре Павла", для выяснения которой требуется исследование не столько историческое, сколько патологическое. Другая догадка состояла в том, что царь поверил каким-то "ужасным слухам" о Суворове и увидел в полководце потенциального заговорщика.

Современные биографы видят причину конфликта в том, что Павел I насаждал в армии прусские порядки, основанные на муштре и палочной дисциплине, Суворов же пытался отстоять национальные принципы военного строительства. Однако конкретные проявления этого конфликта, вызвавшие опалу Суворова, остаются все еще не раскрытыми. При этом биографы по-прежнему ищут разгадки то в духовной натуре Павла I, то в инсинуациях недоброжелателей, то в мнимой угрозе военного переворота. Однако далее догадок и предположений, не опирающихся на факты, дело пока не пошло.

***

6 ноября 1796 г. умерла Екатерина II. Воцарение Павла I прошло как будто безболезненно для последнего фаворита Екатерины II П. А. Зубова. Вопреки ожиданиям, Павел не подверг его опале и, напротив, демонстрировал уважение и даже заботу. Истинные чувства Павла к любимцам своей матери, однако, проявились в отношении к брату фаворита, В. А. Зубову, стоявшему во главе русских войск в Персии. (Здесь в Астраханском драгунском полку под начальством генерал-лейтенанта С. С. Апраксина служил подполковник П. Е. Батурин, которому было суждено сыграть определенную роль в судьбе Суворова.) Воцарившись, Павел отозвал эти войска в Россию. Минуя В. А. Зубова, царь разослал повеления каждому полку выступить в "непременные квартиры", так что сам главнокомандующий со своим штабом и генералитетом чуть было не попал в плен. Но казачий атаман М. И. Платов ослушался императорского повеления и остался охранять Зубова. По возвращении в Россию Платов угодил вначале в костромскую ссылку, а затем в Петропавловскую крепость, Зубов вышел в отставку и поселился в Хорошеве под Москвой, Батурин же попал в дивизию фельдмаршала Суворова в Тульчине.

Образ действий Павла I в Персии, по-видимому, дал первый толчок для образования вокруг В. А. Зубова оппозиции офицеров, служивших ранее под его начальством. Военные преобразования царя, насаждение гатчинских порядков в армии встретили резкое сопротивление в военных кругах. Особенно сильно оно проявилось в ближайшем окружении Суворова. Он не ввел в действие новые уставы, не распустил своего штаба, по-прежнему сам увольнял офицеров в отпуск, посылал их курьерами. Нововведения Павла "воспламенили" Батурина: он захотел видеть источник всех изменений собственными глазами, испросил у Суворова отпуск и 14 января 1797 г. прибыл в Петербург. Павел I, узнав о приезде офицера суворовской дивизии, получившего отпуск в нарушение дисциплины, без высочайшего повеления, приказал тотчас выслать Батурина обратно в Тульчин и сделал Суворову выговор.

Однако Батурину все же удалось пробыть в Петербурге около 16 часов. Случайно он встретил П. А. Строганова (они были знакомы через Апраксина, приходившегося Строганову родственником) и провел все это время в строгановском доме, в обществе "молодых друзей" наследника престола, великого князя Александра. "Молодые друзья" - П. А. Строганов, Н. Н. Новосильцев, А. А. Чарторыский (позже к ним присоединился и В. П. Кочубей) - составляли оппозиционный кружок, который ставил своей конечной целью конституционное преобразование России, занимался же пока приготовлением умов к предстоящим реформам. По словам Строганова, Батурин полностью разделял мнения "молодых друзей" и резко порицал павловские нововведения. Они посоветовали Батурину по дороге назад изучать общественные настроения, чтобы потом воспользоваться ими. Впоследствии "молодые друзья" вынуждены были раскаяться и в своей откровенности и в столь неосторожно данном совете.

Еще при воцарении Павла I в ближайшем окружении Суворова вынашивались планы государственного переворота. Полковник А. М. Каховский, служивший ранее в штабе фельдмаршала, его любимец и в то же время человек, тесно связанный с братьями Зубовыми, обдумывал возможность мятежа. Его мысль состояла в том, чтобы в Новороссии, в военном округе, подчиненном Суворову, распространить среди солдат слухи о том, что Павел I собирается все переделать в России по прусскому образцу и намерен изменить православную религию. Для пущей убедительности Каховский замышлял переодеть какого-нибудь преступника фельдъегерем, якобы присланным императором, повесить этого "царского гонца", поднять дивизию Суворова, присоединить к ней пехотный полк своего дяди В. Л. Давыдова, стоявший в Полтаве, получить подкрепления в Киеве и других городах, двинуть войска на Петербург и свергнуть царя. Каховский не открыл своего плана Суворову, но зондировал его мнение на этот счет. Идеи заговорщиков, видимо, находили отклик в душе Суворова, но затевать гражданскую войну он не хотел. "Молчи, молчи,- ответил он Каховскому,- не могу. Кровь сограждан".

О планах Каховского правительство узнало только в январе 1799 г., но, по-видимому, уже в начале 1797 г. до Павла I доходили какие-то сведения о далеко идущих замыслах, обсуждавшихся в окружении Суворова, открыто не подчинявшегося распоряжениям императора. Так, В. Н. Головина прямо говорит о письме М. П. Румянцева Н. В. Репнину, которое было доведено до сведения императора в апреле 1797 г., где сообщалось, что Суворов "волновал умы", и давалось понять, что "готовится бунт". Как бы то ни было, но 6 февраля 1797 г. Суворов был отставлен от службы. С 18 преданными офицерами, подавшими в отставку, он переехал в свое имение Кобринский ключ. Но здесь офицеры были арестованы, а сам Суворов под надзором переведен в другое свое имение, Кончанское.

В конце 1796 г. начались преследования и П. А. Зубова. Павел I отрешил его от всех должностей, наложил на него большие денежные взыскания и, наконец, 3 февраля 1797 г., почти одновременно с отставкой Суворова, повелел ему уехать за границу. Совпадение этих двух дат едва ли случайно. Дочь Суворова была замужем за старшим из братьев, Н. А. Зубовым, и эта родственная связь, вовсе не предполагавшая единства замыслов, в глазах царя, конечно, казалась опасной.

***

Летом 1798 г. в руки Павла I попали сведения о существовании в армии оппозиции его режиму, которая, с одной стороны, была связана с братьями Зубовыми, а с другой - ориентировалась на наследника престола.

В Петербургском драгунском полку, расквартированном в Смоленской губернии, весной 1798 г. произошел конфликт между шефом полка В. П. Мещерским и его офицерами, так же недовольными гатчинской муштрой, как и в дивизии Суворова. Желая пресечь такие настроения, Мещерский издал приказ, запрещавший офицерам полка критиковать новую форму, судить об образе службы, обсуждать повеления начальства. Командир полка П. В. Киндяков потребовал, чтобы шеф персонально указал, кого именно он имел в виду, издавая приказ. Мещерский отказался и вскоре донес инспектору кавалерии Ф. И. Линденеру, что в доме полкового командира собираются "молодые легкомыслящие офицеры". 25 июля была создана следственная комиссия во главе с Линденером, любимцем Павла I.

В ходе расследования выяснилось, что более двух лет в Смоленской губернии действовал антиправительственный кружок, состоявший из офицеров Петербургского драгунского, Московского гренадерского, 4-го артиллерийского полков, чиновников местной администрации, отставных военных и гражданских лиц. Ядро кружка - "канальский цех" - составляли 8-10 человек, носивших конспиративные клички. Связанных же с кружком лиц насчитывалось около трех десятков. Главными действующими лицами здесь были Каховский и исключенный из службы бывший командир Петербургского полка полковник П. С. Дехтерев. В кружок входили сменивший его на этом посту полковник Киндяков, офицер того же полка полковник И. Бухаров, подполковник А. П. Ермолов, командовавший ротой 2-го артиллерийского батальона, капитан В. С. Кряжев, адъютант и управляющий канцелярией смоленского военного губернатора. Им покровительствовали шефы Петербургского полка генерал-лейтенант П. И. Боборыкин и генерал-майор Д. Тараканов.

С кружком были связаны чины губернской администрации: предводители дворянства (губернский Н. Б. Потемкин и уездный М. О. Сомов), чиновники канцелярии военного и гражданского губернатора С. Тучков, А. Потапов, Т. Тутолмин. Возможно, знал о существовании кружка и сам губернатор М. М. Философов, в прошлом участник оппозиционного кружка братьев Паниных; он оказывал покровительство Дехтереву и Каховскому, а также опальному генералу П. Б. Пассеку и сыну его, будущему декабристу П. П. Пассеку.

Заговорщики имели связи в Москве, Петербурге, Орле, Дорогобуже, Несвиже, Калуге, Киеве. Они стремились установить тесные контакты с лицами, замешанными в каких-либо антиправительственных поступках, старались поддерживать таких лиц. Члены "канальского цеха" стремились всеми доступными средствами усилить недовольство режимом среди населения, содействовали распространению сведений и слухов, дискредитирующих правительство, вели пропаганду. Собрания кружка происходили в имении Каховского Смоляничи, в с. Котлин, принадлежавшем полковничьей вдове М. И. Розенберг (видимо, родственница шефа Московского гренадерского полка А. Г. Розенберга), в доме Петра Киндякова. Здесь читались произведения энциклопедистов, а также книги, в которых восхвалялись Французская республика, "ее правление и вольности", произносились "вольные и дерзские рассуждения... о военной строгости и об образе правления". Обсуждался вопрос об убийстве Павла I.

В ходе расследования выяснилось, что руководители кружка дружественными и служебными узами тесно связаны с зубовским семейством. Согласно показаниям Кряжева, "Каховский и Дехтерев, будучи подкрепляемы, почитали себе протекторами кн. Платона и Валериана Зубовых". По заключению Линденера, Зубовых Дехтерев "почитал более всего и, конечно, во всем ими подкрепляем был". По словам Мещерского, Дехтерев был "любимцем" и "протеже" В. А. Зубова, его "творением" и "по нем вышел из ничего в полковники". Павел Киндяков также был "привязан" к брату фаворита и считался у него "приближенным". Среди членов кружка были офицеры, участвовавшие в персидском походе Зубова. Ермолов, брат Каховского по матери, в 1794 г. находился в Польше, а в 1796 г.- в Закавказье под командованием Зубова. Отец Ермолова служил под начальством генерал-фельдцейхмейстера П. А. Зубова и был "правой рукой" екатерининского фаворита. В молодости Ермолов был близок к П. А. Зубову и очень высоко ценил его. Жена командира Московского драгунского полка М. И. Зыбина приходилась Ермолову родной теткой.

В имении Каховского жил, согласно доносу, "неординарного ума капитан", находившийся ранее при Платове, уже доказавшем свою преданность зубовскому семейству. При обыске в платье Дехтерева были найдены две золотые табакерки с портретами П. и В. Зубовых, а также и Каховского. Наконец, когда следствие уже было завершено, Петр Дехтерев из места своей ссылки (Томск) прислал брату Владимиру письмо с просьбой получить у В. А. Зубова 10 тыс. руб., которые тот ему был должен. В. С. Дехтерев переслал это письмо по почте В. А. Зубову. Оно попало в руки правительства, и брат екатерининского фаворита был окончательно скомпрометирован.

Следователи не без основания, хотя и односторонне считали "смоленский заговор" делом рук братьев Зубовых. Ясно, что Зубовы оказывали кружку поддержку, возможно, даже и материальную, и стремились использовать его в своих целях. Но, конечно, деятельность кружка выходила за рамки тех целей, которые ставил перед собой клан екатерининского фаворита, потерявший со смертью императрицы силу и власть.

Следствие в Смоленской губернии проходило в два этапа. Первый протекал в Дорогобуже, второй - в Смоленске. На первом этапе в июле - августе были арестованы офицеры Петербургского драгунского полка и ряд отставных. Их обвинили в цареубийственных замыслах, лишили чинов и дворянства; троих заточили в крепость, прочих отправили в ссылку, причем пятерых - в Сибирь. На этом дело было прекращено. Однако в ноябре Линденер затеял по этому же делу новое следствие, произвел новые аресты. Он привлек к расследованию офицеров других частей, чиновников местной гражданской и военной администрации. Кроме того, его стараниями выяснилось, что к смоленскому делу в той или иной степени причастны генерал-прокурор А. Б. Куракин, чиновники его канцелярии М. М. Сперанский и Пшеничный, канцлер А. А. Безбородко, его ближайший помощник Д. П. Трощинский, племянник канцлера В. П. Кочубей, генерал-адъютант А. И. Нелидов, двоюродный брат фаворитки царя, жена киевского военного губернатора А. Дашкова, смоленский военный и гражданский губернатор Философов, генерал-лейтенант Боборыкин, генерал-майоры Тараканов, Белуха, шефы Петербургского драгунского полка братья П. А. и В. А. Зубовы.

Это свидетельствовало о том, что речь шла не о группе провинциальных офицеров, а об оппозиции Павлу I в столице. Среди вновь арестованных оказался Кряжев, согласно показаниям которого руководители кружка противопоставляли правления Павла I и Екатерины И, проявляли симпатии к "женскому правлению" и намеревались совершить покушение на жизнь императора, предварительно заручившись поддержкой наследника престола. Таким образом, в конце 1798 г. в руках Линденера оказались новые нити, которые вели в Петербург. Однако как ни старался следователь "распутать" все дело, он постоянно встречал противодействие из столицы.

Линденер открыто обвинял чиновника Тайной экспедиции Е. Б. Фукса в пособничестве заговорщикам, намекал, что следствию препятствует генерал-прокурор П. В. Лопухин и, кажется, не решался назвать великого князя Александра. Лопухин, отец фаворитки царя, влиятельнейший сановник, докладывавший Павлу по смоленскому делу, отмел все обвинения Линденера и передал следователю высочайшее повеление прекратить дальнейшее расследование и уничтожить следственные материалы. Линденер, скрепя сердце, был вынужден подчиниться. Но 9 января 1799 г. он донес в Петербург, что располагает особо важными сведениями, и просил указания, следует ли их уничтожить либо же переслать в Петербург с нарочным - Линденер имел в виду показания Кряжева. Разумеется, эти сведения были немедленно затребованы Павлом I и 4 февраля легли на стол императора.

***

"Раскрытия" Линденера происходили в такой момент, когда отношения в императорской семье обострились до предела. Павел I узнал о цареубийственных поползновениях смоленских заговорщиков и их симпатиях к "женскому правлению" как раз тогда, когда был крайне раздражен стремлением императрицы Марии Федоровны вмешиваться в дела и подозревал ее в желании повторить роль Екатерины П. Крайне натянутыми были и отношения Павла I с сыном, великим князем Александром, в котором он видел потенциальную угрозу своей власти. Смоленское следствие представило Павлу новые доказательства того, что наследник престола сознательно или невольно становится центром притяжения оппозиционных сил. В этом же контексте воспринималось поведение Суворова, открыто выражавшего ранее Павлу I свою оппозиционность. Неудивительно, что в воображении царя все эти разнородные течения сливались в один заговор.

То ли петербургские "протекторы" одолели Линденера, то ли сам Павел I не пожелал продолжать расследование, грозившее вылиться в громкий скандал, но дальнейшего хода дело не получило и публичных разоблачений не последовало. Тем не менее смоленское следствие сильно повлияло на петербургские верхи, повлекло за собой многочисленные перестановки и в конечном счете отразилось на судьбе всех причастных к делу. Поскольку протекцию заговорщикам оказывал Куракин, связанный с императрицей, последовало удаление с политической сцены всех лиц, преданных Марии Федоровне. Пресеклась карьера сына Е. Р. Дашковой Павла (были обнаружены письма его жены Кряжеву). П. М. Дашков впал в немилость как клеврет Зубовых и был смещен с должности киевского военного губернатора. Именно в это время, осенью 1798 г., утратил доверие Павла I Безбородко и его положение при дворе пошатнулось, так что, когда 6 апреля 1799 г. канцлер скончался и Павлу I доложили об этом, царь с подчеркнутым равнодушием бросил ставшую знаменитой фразу: "У меня все безбородки". Потеря кредита канцлером отразилась и на его племяннике Кочубее. Павел I стал обращаться с ним с подчеркнутой холодностью. Наконец, более чем натянутыми стали отношения царя и наследника престола. "Великий князь очень виноват перед своим отцом",- констатировал Ф. В. Растопчин.

Смоленское следствие не могло не отразиться на положении братьев Зубовых. Летом 1798 г. из подмосковного имения Хорошево В. А. Зубов собирался заехать в Петербург, а потом отправиться в курляндские имения своего брата Платона. Павел I приказал наблюдать за ним, и когда В. А. Зубов заехал в Москву, то император запросил о причинах его приезда. 14 августа 1798 г., когда были уже произведены аресты руководителей кружка, царь приказал Зубову не выезжать из Москвы. Связь зубовского клана со смоленской конспирацией для царя становилась все очевиднее. 16 сентября московский военный губернатор И. П. Салтыков получил приказ "поближе примечать за поведением и связями" В. А. Зубова, "ибо дело Дехтерева подает мне сумнение,- писал Павел,- не было его наушения в оном".

В это же время под подозрение попал шеф Ростовского драгунского полка Л. Л. Беннигсен, ближайший сподвижник Зубовых. Беннигсен служил под начальством В. А. Зубова во время польской кампании, был с ним и в Персии. По возвращении из похода Беннигсен в феврале 1798 г. был произведен в генерал-лейтенанты, а в мае удостоился благоволения Павла I. Но его карьера внезапно оборвалась. 23 сентября Павел I писал Салтыкову, что имеет повод подозревать Беннигсена. Он был, по словам царя, "у нас не весьма усерден и особенно лично ко мне". Павел I приказал военному губернатору собрать об этом необходимые сведения. Не прошло и недели, как Беннигсен был уволен со службы по прошению и поселился в Минской губернии, причем губернатору было известно об опале. 13 декабря Павел I повелел ни в коем случае не выдавать Беннигсену заграничного паспорта, если он станет его просить.

Осенью 1798 г. П. А. Зубову было велено вернуться из-за границы в Россию. Бывший фаворит поселился во владимирском имении. Опасаясь соединения братьев, Павел приказал Валериану в апреле 1799 г. выехать в свои шуйские деревни, не разрешив встретиться с Платоном. Осенью 1798 г. был отставлен и Н. А. Зубов. За братьями был установлен строгий надзор.

***

Суворов пристально следил за развитием событий (осенью 1798 г. он переехал из Кончанского в с. Ровное, в дом О. А. Жеребцовой, сестры Зубовых). Пожалуй, он оставался единственным, кто пока не пострадал, будучи замешанным в смоленском деле. Именно в момент, когда тучи сгустились над головой Суворова, в Европе складывалась новая антифранцузская коалиция, в которую вошла и Россия. Австрия и Англия потребовали, чтобы во главе союзных войск, предназначенных для действий против Франции, был поставлен знаменитый полководец, так что затевать "дело" против него было невозможно. Поэтому 4 февраля 1799 г., в тот день, когда в Петербурге были получены показания Кряжева, Павел подписал рескрипт о назначении фельдмаршала главнокомандующим армией, действующей в Италии.

Это вовсе не означало, что Суворов был полностью "прощен". Отнюдь не случайно, поставив его во главе войск, император не издал указа о зачислении фельдмаршала на действительную службу. Неудачи его на театре военный действий, конечно, усугубили бы его положение, но никакие победы не могли заставить Павла I забыть о том, что Суворов в свое время не донес на Каховского и что боготворимый войсками полководец может стать знаменем оппозиции. Поэтому даже в Итальянском походе Суворов был под постоянным надзором.

В составе корпуса А. Г. Розенберга, уже осенью 1798 г. отправленного в Австрию, находились два участника кружка - Буланин и Ломоносов. 5 января 1799 г. для наблюдения за ними Лопухин отправил в Австрию Фукса. Вскоре он стал управляющим походной канцелярией Суворова и регулярно доносил генерал-прокурору о настроениях в войсках. У Суворова установились хорошие отношения с Фуксом, который впоследствии стал биографом полководца. Донесения Фукса в Петербург были вполне благоприятны для Суворова. Однако сам фельдмаршал вскоре представил в столицу новые доказательства своей политической неблагонадежности.

Хотя Суворову, конечно, была известна судьба Каховского (бывший адъютант Линденера А. Н. Кононов, утративший доверие своего прежнего начальника, стал ординарцем фельдмаршала), едва ли полководец знал в точности о том, какими сведениями располагал о нем самом царь. Ведь показания Кряжева были получены в Петербурге уже после отъезда оттуда Фукса. Находясь за границей, Суворов осмелился просить Ростопчина, любимца императора, исходатайствовать прощение Каховскому и прислать его в Италию. Разумеется, просьба не была удовлетворена. А в разгар Итальянской кампании разыгралось батуринское дело, которое лишний раз убедило царя в том, что Суворов - политически опасная фигура.

Опала Суворова в 1797 г., а затем раскрытие смоленской конспирации поначалу никак не отразились на служебном положении Батурина. 3 февраля 1798 г. он был произведен в полковники, но уже 26 апреля отставлен от службы "за болезнями" и поселился в Москве, где чуть ли не ежедневно посещал дом В. А. Зубова. Когда брата фаворита в апреле 1799 г. выслали из Москвы, то вместе с ним Батурину, равно как и Щербачеву с И. А. Митрофановым, "кои были ежедневно в доме" Зубова, приказали "ехать жить по деревням". Им было поставлено в вину, что они жили в Москве "праздно". Высланный в деревню, Батурин увозил с собой массу сведений об оппозиционных настроениях в окружении Суворова, а также о закулисных маневрах братьев Зубовых, их связях со смоленской конспирацией. Знал Батурин и о деятельности кружка "молодых друзей", сгруппировавшихся вокруг наследника престола.

Вскоре Батурин решился на шаг, который повлек за собой немаловажные последствия. "Полковник Батурин,- сообщил Кочубей русскому послу в Лондоне С. Р. Воронцову, где находился один из участников кружка "молодых друзей" Н. Н. Новосильцев,- вот уже три месяца как повредился в уме. Его безумие дошло до такой степени, что пришлось уволить его в отставку и отдать на попечение родителям. Он прибыл в их имения и спустя некоторое время отправил губернатору той губернии письмо, в котором сообщил, что такие-то и такие-то лица, коих он наименовал, вынашивают революционные идеи, что эти люди помышляют превратить Сибирь в Вандею и что центр заговора находится в Тобольске. Среди прочих Батурин назвал Новосильцева. Он замешал его в этот абсурдный заговор, видимо, потому, что ему были известны некоторые знакомства Новосильцева. Как и следовало ожидать, нашли, что это был донос умалишенного, и дело прекращено... Мне было бы крайне прискорбно, если бы из-за этого у Новосильцева произошли бы неприятности по возвращении в Россию... Предупредите его обо всех этих обстоятельствах и посоветуйте ему быть осторожным, когда он вернется".

Так Кочубей сумел предупредить Новосильцева о грозящей ему опасности, и тот счел более благоразумным вообще не возвращаться. Конечно, реальное положение дел в письме Кочубея Воронцову несколько искажено: донос выглядел как поступок сумасшедшего. В действительности же Батурин был выслан из Москвы только через год после того, как он вышел в отставку, в апреле 1799 г., и вовсе не потому, что страдал расстройством рассудка, а как клеврет Зубовых, за которыми после раскрытия кружка велось неусыпное наблюдение.

Текст батуринского письма губернатору пока не обнаружен. Из слов Кочубея не ясно, упоминался ли в доносе Суворов, но если даже имя его не было упомянуто, то всякие новые сведения о конспиративной деятельности и Зубовых, и "молодых друзей" наследника престола являлись одновременно ударом и по Суворову, так как после признаний Кряжева в конце 1798 г. все эти имена были связаны в один узел. Реакция Павла последовала незамедлительно. Поспешно был расформирован кружок великого князя. 12 августа 1799 г. Чарторыский назначается посланником при сардинском короле и отправляется в Италию, что, по его словам, было опалой, имевшей вид милости. "Послать как можно быстрее",- повелел император. "Отправить немедленно",- повторил он пять дней спустя. 8 августа Кочубей получил отставку с поста вице-канцлера. В конце 1799 г. Кочубей уехал в свое поместье Диканьку, а в мае следующего года - за границу. 22 августа были конфискованы имения В. А. Зубова.

Пока Суворов командовал за границей союзными войсками, ему Павел оказывал благоволение: 8 августа возвел его в княжеское достоинство, 24 августа приказал отдавать ему военные почести, подобные отдаваемым особе государя, 28 октября присвоил ему звание генералиссимуса, повелел подготовить проект статуи, прославляющей суворовские победы. Но при этом ни на минуту не забывал о "конспирациях" полководца. Поэтому по возвращении вместо триумфа его ждала опала.

Сафонов М.М.
Журнал Вопросы истории. 1993. № 4

Источник

---

Другие новости по теме:

При использовании материалов сайта ссылка на arhiv-history.ru обязательна.