История в историях

Метеор по имени Элиза

Нет писателя более изобретательного, чем жизнь. Некогда она подарила одной реальной женщине судьбу столь фантастическую, что простое перечисление фактов её биографии выглядит поразительнее любого приключенческого романа.

УТРО ЖИЗНИ


Факты эти, впрочем, приходится вылавливать в безграничном море слухов, сплетен, домыслов и фантазий. Достоверно не известен даже год рождения нашей героини: разные источники указывают 1833, 1834 и 1835 годы. Точнее других оказалось «Society for Irish Latin American Studies» - 3 июня 1835. Но нет уверенности, что эта точная дата достоверна.

Зато место рождения сомнений не вызывает – английская колония Ирландия, город Корк, столица одноимённого графства. Отец нашей героини, Джон Линч (John Lynch), был врачом, мать вела хозяйство, подрастали старшие брат и сестра, Джон и Коринна. О её детстве и отрочестве известно мало; но, по-видимому, она получила хорошее образование и воспитание.

При крещении девочка получила имя «Элизабет», но в дальнейшем неизменно именовала себя «Элиза Алисия» (Elisa Alicia). Под этим именем она и вошла в Историю.

Элизе было (при любой из возможных дат рождения) чуть более десяти лет, когда судьба нанесла страшный удар по её народу: удар этот назывался «Великий ирландский голод». Три подряд неурожая картофеля (основной пищевой культуры тогдашней Ирландии) привели к тому, что бедняки умирали прямо на городских улицах и сельских дорогах, а желавшие избежать этой участи в массовом порядке бежали из страны; большинство эмигрантов устремлялось в США, остальные – кто куда. Население острова сократилось вдвое.

Семейство Линч эмигрировало во Францию.

Можно только догадываться, как отразились эти события на физическом и душевном здоровье девочки. Но известно, что в подавляющем большинстве случаев перенесённый в детстве голод не только наносит непоправимый вред здоровью человека, но и навсегда впечатывается в его память. Сама наша героиня, очевидно, не любила вспоминать эти драматические события; более того, она старательно распространяла слухи о большом влиянии и высоком служебном положении своих родственников. На Западе, в отличие от России, бедность принято считать пороком.

Из-за болезненных воспоминаний детства или по другим причинам, но Элиза в дальнейшем ирландским патриотизмом не отличалась. Зато Францию полюбила и на протяжении всей своей дальнейшей жизни будет тяготеть к французским обычаям, традициям, вкусам.

Доктор Линч умер достаточно рано; его осиротевшие дети устраивались в жизни как могли. Столь ругаемая ныне женская эмансипация была ещё в далёком будущем; женщине было очень трудно, почти невозможно содержать себя честным трудом. Девушки должны были выходить замуж – не ради любви, но ради прокормления себя.

Элизе было пятнадцать лет, когда она венчалась с французским военным врачом Жаном-Луи Арманом де Катрфаж (Jean Louis Arman de Quatrefages), на двадцать лет старше себя. Он получил назначение в Алжир и уехал туда вместе с юной супругой.

По поводу дальнейшего существуют две различные версии.

Согласно первой, молодой легкомысленной женщине быстро надоела скучная жизнь в Алжире и она сбежала в Париж, к матери и сестре.

Согласно второй, Катрфаж после первого упоения любовью пришёл в себя и осознал, что жена у него красивая, но не богатая, и решил компенсировать недостаток приданного. Месье стал понуждать подругу жизни к сожительству со своим начальником, имея целью продвинуться таким образом по службе; Элиза обиделась и опять-таки сбежала.

Вернувшись в Париж, она сначала пыталась заработать на жизнь преподаванием иностранных языков, но … «Очень трудно в Париже женщине, если она не продаётся, а служит» (В. В. Маяковский). И Элиза Алисия, махнув рукой на нравственность, решила стать куртизанкой.

Карьера её в этом качестве оказалась недолгой.

ДАЛЁКАЯ СТРАНА

Республика Парагвай находится в самом центре Южной Америки, граничит с Бразилией, Аргентиной и Боливией и не имеет выхода к морю. Патриоты гордо именуют свою страну «сердцем континента», но в колониальные времена ее чаще называли захолустьем. Испанцев туда приезжало мало, они быстро смешивались с местными индейцами, большинство из которых принадлежало к группе племён гуарани, и в результате большинство населения Парагвая составляли (да и сейчас составляют) метисы; даже так называемое «высшее общество» состояло в основном не из белых, а из полукровок. Регион входил в состав вице-королевства Ла-Плата; испанские власти сначала отдали его под контроль иезуитам, потом отобрали. Этот период местной истории был иронически отображён Вольтером в «Кандиде».

В начале XIX века американские колонии начали одна за другой отпадать от Испанской империи; вице-королевство Ла-Плата откололось от метрополии и превратилось в республику Аргентину; Парагвай и Восточный берег (Уругвай) в свою очередь откололись от Аргентины. Аргентинцы ужасно обиделись и попытались силой вернуть отступников обратно.

(1. А почему вам можно, а им нельзя?
2. Читатель, вам это ничего не напоминает? Как всё не ново под луной!)

Мало того, знаменитый Симон Боливар, в то время президент одновременно Венесуэлы, Новой Гренады (современная Колумбия + Эквадор) и Боливии, решил присоединить Парагвай к своим «Южно-Американским Соединённым Штатам» и обратился к молодой республике с соответствующим предложением, более похожим на требование. Не дремали и бразильцы, с колониальных времён имевшие к соседу большие территориальные претензии. Положение казалось безвыходным. Но в тот раз как-то обошлось.

От аргентинской военной экспедиции отбились, а потом там началась гражданская война и одновременно война с Уругваем; «Южно-Американские Соединённые Штаты», не успев толком оформиться, распались; у бразильцев нашлись более важные дела.

Главой Парагвая стал Хосе Гаспар Родригес де Франсия, вольтерьянец и мизантроп, человек удивительного характера, принявший титул «El Supreme dictador» - Верховный диктатор (заинтересовавшиеся этой личностью могут обратиться к отличной книге М. С. Альперовича «Революция и диктатура в Парагвае, 1822 – 1840»). Под его чутким руководством было создано резко отличное от всех остальных стран Латинской Америки государство, где вместо очень маленького и богатого слоя латифундистов и очень большого и бедного слоя безземельных батраков сформировалось общество мелких и средних собственников примерно равного достатка. Неблагоприятная внешняя обстановка и отчасти наклонности правителя привели к введению режима автаркии – самоизоляции от внешнего мира; международная торговля осуществлялась только в столице и только под личным контролем диктатора. За это «прогрессивное мировое сообщество» не уставало и не устаёт клеймить Франсию.

(А почему, собственно? Хотят люди вариться в собственном соку – пусть варятся!)

Ещё клеймят за кровожадность – в эпоху правления изверга было казнено 68 и выслано из страны – страшно сказать – около тысячи человек. Собственное население же взирало на происходящее спокойно – казнённые и высланные принадлежали в основном к «высшему обществу», а любой нормальный народ всегда поддерживает царя против бояр. А ещё люди знали, что глава государства не берёт взяток, не расхищает казну, не предаёт национальные интересы ради возможности потусоваться в какой-нибудь «восьмёрке» или «шестёрке»; знали, что в стране практически нет нищеты и воровства. Когда «свирепый тиран» умер, его страна, маленькая и не имевшая полезных ископаемых, была богатой, стабильной и спокойной; тирана искренне оплакивали.

(Русский путешественник А. С. Ионин, посетивший Парагвай спустя много лет после описанных событий, свидетельствовал: «Франсия и его преемники опирались на поддержку народа… Диктаторы избавили народ от эксплуатации богатых людей и политиканов, и он был ими доволен».)

Однако обратной стороной самоизоляции стало отставание от мировых научных и технических достижений. Поэтому Карлос Антонио Лопес, ставший президентом после смерти «El Supreme», взял курс на выход из режима автаркии, сохраняя в то же время протекционизм по отношению к национальному хозяйству. Соседи были весьма недовольны появлением динамично развивающегося конкурента, а конкурент решил дерзнуть и провести модернизацию, долженствовавшую вывести его на новый качественный уровень – уровень передовых европейских стран.

Для достижения этой цели в Европу была направлена представительная дипломатическая делегация, стремившаяся:
1. сообщить миру о своём существовании и готовности к взаимовыгодному сотрудничеству;
2. завязать полезные торговые и технические связи.

(Знающие русскую историю могут найти аналогию с поездкой петровского «Великого посольства».)

Возглавлял делегацию любимый сын президента, Франсиско Солано Лопес (Francisco Solano Lopez); в 26 лет он уже имел немалый опыт государственных дел (по воле отца) и воинское звание маршала (полученное, что интересно, не просто так, а за успешное решение военного конфликта с Аргентиной).

Результаты продолжительного (более года) дипломатического вояжа были более чем успешны. Отношения завязали, выгодные для своей страны договоры заключили, с новейшими технологиями ознакомились, нужных специалистов навербовали… А в свободное от всех этих дел время отдали дань экзотическим для них европейским красавицам.

(Как говорил один российский телекомментатор; «ну что поделаешь – темперамент!»)

Не известно где, когда и при каких обстоятельствах, но состоялась встреча судьбоносная минимум для двух людей – встреча Франсиско Лопеса и Элизы Линч. Он влюбился, а она… никто не знает. Он был богат и занимал высокое положение в обществе, а она хотела «устроиться» - расчёт? Он был молод, хорош собой, пылок – а она была молодой и не лишённой романтических наклонностей женщиной – любовь? Ответ на этот вопрос Элиза унесла с собой в могилу.

Зато достоверно известно, что вскоре она была беременна.

Счастливый любовник отбыл на родину, на прощание поцеловав даму сердца и снабдив её деньгами и руководящими указаниями по организации приезда в Парагвай.

БУКЕТ ПРИЯТНЫХ НЕОЖИДАННОСТЕЙ


Мадам Линч ступила на американскую землю (в порту Буэнос-Айреса) в феврале 1855 года, и первым делом родила. Это радостное событие несколько задержало Элизу в Аргентине, и в столицу Парагвая Асунсьон она прибыла только через два месяца – и узнала много для себя интересного.

Оказалось, что молодой Лопес давно известен на родине как выдающийся женолюб и что у него трое внебрачных детей от двух разных женщин. Нетрудно представить, как обрадовались эти женщины явлению парижской конкурентки и как парижская конкурентка обрадовалась встрече с этим гаремом. А старый Лопес, президент, был человеком высокой нравственности; он возмущался бурной личной жизнью сына и запретил тому жениться на мадам Линч.

(Некоторые историки утверждают, впрочем, что дело было не в папе-президенте, а в том, что развод Элизы с мужем не был должным образом оформлен).

Молодая женщина вынуждена была поселиться в уединённом домике на окраине столицы; друзей у неё нет, вокруг говорят на чужом языке (вернее двух языках – испанском и гуарани), всё вокруг чужое; любовник появляется редко - из-за занятости (отец был недоволен личной жизнью Франсиско, но вполне доволен его служебной деятельностью, и потому поручил сыну модернизацию армии); многие представители клана Лопес относятся к ней враждебно. Утешением для Элизы были дети: сын Хуан Франсиско, прозванный «Панчито», и родившаяся в 1856 году дочь Коринна Аделаида.

В 1857 году её единственная дочь умерла, не дожив до года; больше дочерей у Элизы не было. Все материнские чувства пришлось сосредоточить на старшем сыне.

Однажды ей стало известно, что мать двух детей маршала, Хуанита Песоа, снова беременна – от него же. История умалчивает, как реагировала мадам Линч на данное известие: плакала, злилась, или воспринимала происходящее как издержки латиноамериканского темперамента. Но после рождения третьего ребёнка связь Франсиско с Хуанитой окончательно прервалась, и в дальнейшем мадам Линч относилась к бывшей сопернице без враждебности и покровительствовала её детям.

Огорчённый смертью дочери или же мучимый угрызениями совести (или и то и другое сразу) Франсиско Лопес окружил возлюбленную самым нежным вниманием, от которого на свет один за другим появились четыре сына: Энрике, Карлос, Леопольдо и Федерико. Испанский Элиза выучила, к стране привыкла, окружающие к ней тоже привыкли и как минимум смирились с её существованием; даже друзья появились. Себе в утешение, Элиза Линч стала устраивать вечера в стиле мадам Рекамье, где желающие занимались музыкой, литературой, живописью или же говорили о них.

Неожиданно это предприятие имело большой успех: Элиза стала законодательницей местных мод и звездой общества. Любовник осыпал её подарками, а в свободное от деторождения и искусств время «La Lynch», как стали её называть, занималась верховой ездой – причём дамских сёдел не признавала, только мужские. Мастерство наездницы ей ещё пригодится, а пока же жизнь была прекрасна.

В 1962 году престарелый президент сделал сына вице-президентом; утверждают, что этому предшествовала скрытая борьба за власть между Франсиско и его младшим братом Бенигно. В сентябре 1862 года Лопес-старший скончался, а в октябре того же года конгресс избрал главой государства Лопеса-младшего.

ВЛАСТЬ

Новый президент продолжил политику предшественника, разумно сочетая модернизацию с протекционизмом. Сельское хозяйство развивалось и совершенствовалось, постепенно формировались обрабатывающие отрасли промышленности, строились частные и государственные заводы, мануфактуры и железные дороги. На фоне европейских государств эти достижения выглядели бы скромно, но в отсталой Южной Америке республика Парагвай выделялась, «как яркая заплата на нищем рубище певца». Экономическое процветание (что бывает нередко) вполне успешно сочеталось с отсутствием «свободной прессы», а лиц, претендовавших на звание оппозиции, обычно быстро высылали из страны, сопровождая сие деяние конфискацией имущества.

(Поступать так, конечно, нехорошо, но кто сказал, что ваучерная приватизация или обесценивание вкладов лучше?)

«Мировая общественность» возмущалась, но не слишком громко; население не возражало.

Мадам Линч после воцарения любовника превратилась в неофициальную первую леди Парагвая; занявшись, в соответствии с традицией, благотворительностью, она основала первый в стране госпиталь для женщин. А ещё она переехала в новый дом в центре столицы и попыталась увеличить размах своих вечеров. Но «высшее общество» не любило президентскую пассию, и на устроенный ею приём никто не явился; оскорбленная женщина приказала выбросить всё приготовленное угощение в реку. Впоследствии все, кому не лень, ставили ей это в упрёк; но стоит ли?

(Кстати о тирании: подданные настоящих деспотов таких выходок в отношении первых дам себе не позволяют).

Зато мадам пользовалась популярностью в обществе низшем; парагвайские источники сообщают, что «её ненавидела аристократия, но любили президент и народ» (иногда выражаются романтичнее: «с ней были любовь и вера народа»). В этом отношении Элиза была достойной парой Франсиско Солано: тот в борьбе за власть опирался на широкие слои населения и был среди них весьма популярен, зато богатая верхушка его недолюбливала, а эмигранты изводили километры бумаги, обличая «кровавого тирана, душителя свободы, достойного преемника изверга Франсии».

А сейчас будет самый скользкий и неприятный вопрос, связанный с биографией мадам Линч.
Это вопрос о её политическом влиянии.

На сей предмет существуют две полярные точки зрения.

Первая гласит, что Элиза Линч имела неограниченное влияние на возлюбленного; она принимала важнейшие решения, планировала воинские операции, призывала президента короноваться и в конечном счёте спровоцировала самую кровавую войну в истории Южной Америки.

Вторая утверждает, что мадам вполне довольствовалась ролью матери незаконного, но счастливого семейства, госпиталем, музыкальными вечерами для друзей и верховой ездой, а президента вдохновила разве что на строительство новой резиденции.
Моментом, объединяющим обе теории, является их практически полная недоказуемость.

Судить со стороны об отношениях внутри семьи – дело сложное, но можно сделать несколько относящихся к ситуации замечаний.

1. Одной из любимых общественных сказочек является сказочка о злой жене, которая толкает на плохие поступки мужа-ангела; этот расхожий сюжет иногда соответствует реальности, но во многих случаях бесконечно далёк от неё.

2. На протяжении своей жизни Лопес регулярно демонстрировал такие качества, как решительность, смелость, упорство, доходящее до фанатизма; враги обвиняли его в жестокости и даже садизме. Всё вышеперечисленное плохо согласуется с образом безвольного подкаблучника.

3. Латинская Америка, XIX век – это место и время процветания идеологии «мачизмо», мужского превосходства; слушаться жены было для человека той эпохи постыдно.

4. Многие представители «цивилизованного мира» и их подшакальники из мира «нецивилизованного» органически неспособны поверить в то, что «варвары» могут принимать самостоятельные решения или производить какие-либо действия без научения со стороны «белых людей». Поэтому все свершения Российской империи они приписывают «германскому элементу», все свершения СССР – евреям, все свершения Парагвая – лицам европейской национальности в окружении президента.

Самое же интересное, что неприятный вопрос лишён, по сути, практического смысла. Каково бы ни было влияние мадам на её любовника, основную вину за развязывание войны несёт не она и не он.

БОЛЬШАЯ ПОЛИТИКА

С самого своего появления республика Парагвай была зажата между тремя более крупными соседями; она никогда не имела выхода к морю, а, значит, и к торговым путям. Отсюда ведут своё начало и автаркия, и необходимость содержать сильную армию. Впрочем, положение страны облегчалось рядом обстоятельств.

Во-первых, бывшее захолустье Испанской империи было бедным и не слишком возбуждало завоевателей – к 60-ым годам XIX века этот фактор исчез.

Во-вторых, соседняя Аргентина представляла собой, по сути, конгломерат воюющих друг с другом и с соседями провинций; особенно резкими были отношения центральной области Буэнос-Айрес с тремя северными – Энтре-Риос, Корриентес и Миссионес. Последние тяготели к Уругваю и Парагваю, но не любили англичан, а буэнос-айресцы напротив – с соседями конфликтовали, зато перед британцами ходили на задних лапках и впоследствии превратили страну в фактическую колонию Англии.

(Любопытно, что этот оттенок политической борьбы впоследствии нашёл своё отражение в аргентинском сериале «Девушка по имени Судьба». Там главный негодяй – пылкий националист, зато герои положительные все сплошь англофилы, гуманисты и друзья индейцев. Вот уж последнее – явное искажение истины: именно в эпоху англолюбивого правительства были физически истреблены патагонцы. И англичане, проливавшие литры крокодиловых слёз над участью несчастных ацтеков или благородных кавказских горцев, терзаемых русскими варварами, после «зачистки» Патагонии даже глазом не моргнули. Убийство называется преступлением, когда его совершают неполноценные славяне / свирепые конкистадоры / проклятые коммунисты – нужное подчеркнуть. Когда же убивают цивилизованные англичане или их союзники, то это есть НАВЕДЕНИЕ ПОРЯДКА, БОРЬБА С ТЕРРОРИЗМОМ И ПРИНЕСЕНИЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ).

Внутриаргентинские трения и поддержка северных провинций помогли некогда парагвайцам и лично Ф. С. Лопесу разрешить в свою пользу давний конфликт, принесший ему маршальское звание. Но в 1861 году на реке Павон буэнос-айресцы во главе с Бартоломе Митре одержали решительную победу над северянами; Митре стал президентом и объединил под своей властью всю страну; старый союзник Парагвая, вождь Энтре-Риоса Уркиса отошёл от политики. «Фактор № 2» потерял прежнее значение.

В-третьих, в борьбе за свою самостоятельность парагвайцы более или менее ловко пытались использовать противоречия между двумя большими соседями – Аргентиной и Бразилией.

(Как говорил герой известной пьесы «Стакан воды»: «если большое государство хочет завоевать маленькое – оно, скорее всего, это сделает; но если два больших государства хотят завоевать одно маленькое, то у него появляется шанс на спасение».)

Бразилия, в отличие от большинства американских государств, после провозглашения независимости стала не республикой, а монархией. Эта монархия существовала более 60 лет, и там успели поцарствовать два императора: дон Педру I и дон Педру II.

(Не смейтесь, пожалуйста – это правда.)

Подлинными же хозяевами страны были «фазендейро» - сахарные, каучуковые, кофейные олигархи, владевшие громадными поместьями и толпами рабов. Некогда им не угодил Педру Первый - его свергли и отправили в Европу; сын и наследник свергнутого, Педру Второй, вёл себя потише и находил утешение в сознании своего аристократизма.

Потомок династий Браганса и Габсбургов, он женился на сестре короля Обеих Сицилий, а свою старшую дочь, престолонаследницу Изабеллу, выдал за Гастона Орлеанского, графа д’Э. Брак с представителем выродившейся и отвергнутой народом династии Бурбонов не принёс Бразилии политических или экономических выгод, но зато усилил концентрацию «голубой крови» в жилах императорской семьи. Пресса очень любила Педру II и называла его «покровителем прогресса, образцовым семьянином и демократическим, конституционным монархом».

(Первые два пункта – возможно, но «демократический монарх»… Звучит почти как «травоядный крокодил».)

Впрочем, монархия и всевластие фазендейро имели свои хорошие стороны: страна не знала гражданских войн, раздиравших большинство испаноамериканских республик. Бразилия той эпохи заметно отставала по своему техническому развитию от соседнего Парагвая – но обладала самой обширной территорией, самым многочисленным населением, была щедро одарена природными ресурсами и имела выход к морю – а значит, и к мировым торговым путям. Всё вышеперечисленное делало её самой сильной страной региона – и в качестве таковой Бразильская империя проводила весьма агрессивную внешнюю политику.

Но нет на свете совершенства – и у фазендейро были свои проблемы. Великобритания, некогда активно торговавшая не только чёрными, но и белыми рабами (главным образом из числа своих политических смутьянов), к середине XIX века стала главной противницей рабства и работорговли – не столько из гуманизма, сколько из-за желания повредить конкурентам из США (3/4 их экспорта составляли продукты рабского труда); «под раздачу» попала и Бразилия. При отсутствии свежезавозимых рабов приходилось рассчитывать либо на естественный демографический прирост (и хозяева поощряли бурную половую жизнь слуг, дабы прирост был побольше), либо на обращение в рабство индейцев.

Последние считались худшими работниками, чем негры, но «за неимением гербовой бумаги пишем на простой». И в джунгли направлялись отряды «бандейрантес» - «охотников за туземцами»; туземцы бежали от них куда глаза глядят. В этих условиях соседний Парагвай, плотно населённый метисами и индейцами, представлялся плантаторам чем-то вроде склада непроданных рабов. Парагвайские же власти резвиться на своей территории бразильцам не давали, чем вызывали справедливый гнев у подданных конституционной империи и их августейшего демократического монарха.

Кроме того, существовали территориальные претензии, некогда предъявленные португальской короной к испанской короне, но не удовлетворённые последней. После же обретения независимости претензии стали предъявляться Бразилией Парагваю.

Но самым важным игроком на этом поле была Англия.

Эта свободолюбивая страна безжалостно подавляла свободолюбие собственных колоний (например, Ирландии или Индии) и энергично поддерживала свободолюбие колоний чужих. Вообще-то англичане предпочитали превращать чужие колонии в свои, но это не всегда получалось. В начале XIX века Испания воевала с Наполеоновской империей, а шустрые бритты, помогавшие испанцам против французов, одновременно пытались захватить Буэнос-Айрес и Монтевидео. Там соотечественникам королевского стрелка Шарпа дали неожиданно резкий отпор; англичане отдали под суд руководившего операцией адмирала, объявили, что никакой интервенции не было, и переключились на моральную и материальную поддержку повстанцев Боливара и Сан-Мартина. Ещё в порядке самоутешения захватили Мальвинские (Фольклендские) острова.

(Тенденция, однако: шведы отрицают Невскую битву, англичане отрицают захват Буэнос-Айреса… Нет у цивилизованных людей российской привычки унижать себя и обсасывать неудачные моменты своей истории.)

Тактика оказалась верной: вскоре после освобождения от испанцев большинство их бывших колоний оказалось под сильным влиянием Англии; особенно продвинулась на этом пути Аргентина. В этих условиях действительно независимый Парагвай раздражал «владычицу морей» до жути, и 50-ые годы XIX века ознаменовались дипломатическими трениями между двумя странами.

Пытаясь найти противодействие англичанам, Ф. С. Лопес, по мнению некоторых историков, пытался опереться на Францию; другие историки же уверяют, что Франция поддерживала действия британцев. В любом случае, империя Наполеона III увязла как раз в то время в дипломатическом конфликте с Мексикой (1861 г.), а затем и неудачной войне с нею (1862 – 1867 гг.) и вмешательство её в парагвайские дела просто не могло быть существенным. Определённую конкуренцию Англии могли составить США.

В этой стране господствовала теория «предопределения судьбы», якобы повелевшей вашингтонским властям владеть всей Америкой «от Ледовитого океана до мыса Горн»; воодушевлённые ею американские предприниматели в 1859 году спровоцировали дипломатический конфликт США с Парагваем. Правительство, тогда ещё Лопеса-старшего, действовало решительно и выслало слишком прытких янки из страны, а общественное мнение Соединённых Штатов поддержало тогда не своих дипломатов, а власти южно-американской республики. Но можно было попытаться сыграть на сложностях в отношениях между Англией и Штатами, так нет же – там произошёл раскол на собственно США и южную Конфедерацию, и началась гражданская война (1862 - 1865 гг.).

Таким образом, небольшой и довольно богатенький Парагвай оказался в обществе трёх больших держав, зарившихся на его землю и прочее имущество и совершенно незаинтересованных в его независимости – и даже в его существовании вообще.

Неудивительно, что «кровавый режим Лопеса» держал большую армию и подавлял всякое инакомыслие, чреватое появлением «пятой колонны».

Единственной отдушиной в этой обстановке становились отношения с Уругваем.

Помимо созвучия названий, две страны роднила общность исторической судьбы. Уругвай тоже был частью провинции Ла-Плата, отделившейся от Аргентины. После отделения началась уже упоминавшаяся война аргентинцев и уругвайцев друг с другом и одновременно между собой; в войну вмешалась и тогда ещё португальская Бразилия, но из-за внутренних проблем не слишком увлеклась. Когда война окончилась, часть уругвайских патриотов сидела в бразильских тюрьмах, часть – в аргентинских, часть образовала собой правительство, а уже не нужный этому правительству «отец нации», создатель государства Уругвай Хосе Артигас и несколько его сторонников бежали в Парагвай.

(Артигас прожил в изгнании очень долго и пользовался заботой и покровительством Ф. С. Лопеса, тогда ещё совсем молодого сына президента. Когда 80-летний создатель Уругвая заболел, его перенесли в дом будущего тирана, «где было удобнее ухаживать за стариком»; там Артигас и умер.)

В 1821 году Бразилия нашла возможность обратить внимание на соседа и аннексировала его территорию. Но уже в 1825 году бывший соратник Артигаса Лавальеха поднял восстание против империи дона Педру; бразильцев ненавидели, и восстание быстро стало всеобщим. Аргентинцы (очевидно, по принципу «так не доставайся же ты никому») поддержали предприятие; началась война, называемая обычно бразильско-аргентинской, хотя была она скорее войной Бразилии против Аргентины и Уругвая одновременно. «Восточный берег» получил независимость, но жителям его от этого стало не намного легче: началась череда гражданских войн и конфликтов между сторонниками партий «Бланко» и «Колорадо».

(«Восточный берег», кстати сказать, по-испански звучит очаровательно: «банда ориенталь».)

Увенчала весёлую жизнь так называемая «Великая война» Уругвая с провинцией Буэнос-Айрес, в которую вмешались также северные провинции Аргентины, Бразилия, Англия и Франция (1839 – 1852 гг.). После тринадцати лет войны Уругвай лежал в развалинах, а Бразилия получила крупный геополитический выигрыш: кусок территории, долговые обязательства под большие проценты, обязательство возвращения беглых рабов, ограничение плавания по приграничным водам. Территориальные приобретения объяснялись действиями предприимчивых бразильских граждан, которые, пользуясь анархией, сначала захватили множество поместий на севере Уругвая, а потом потребовали перевода северных районов под контроль любимой родины; наличие долга объяснялось «ущербом, который претерпели во время войны бразильские граждане».

(Интересно вот что: граждане награбившие и граждане «претерпевшие ущерб» - это разные люди или одни и те же?)

Отношения Уругвая с Парагваем никогда не были конфликтными, а после смерти Франсии и отказа его преемников от автаркии между соседями установились, как принято выражаться в прессе, «взаимовыгодные торговые отношения». Через столицу Уругвая – порт Монтевидео – велась вся международная торговля парагвайцев; а связанные с этой торговлей финансовые поступления были очень нужны «Восточному берегу» - после войны он находился на грани банкротства.

Операцию по финансовому спасению страны начал президент Бернардо Берро (от партии «Бланко»), создавший в 1860 году «правительство национального единства». Оно смогло в короткий срок принять неожиданно эффективные меры по оздоровлению экономики, развивало экспорт, строило железные дороги. В 1863 году авантюрист Венансио Флорес попытался поднять мятеж, но уставший от войн и веривший новой власти народ его не поддержал. Срок полномочий президента Берро окончился, его сменил Агирре, продолживший дело предшественника. Понимая сложность ситуации, новый президент заключил, от имени своего государства, секретный договор с Парагваем; договор включал статью о взаимопомощи в случае начала войны. Две маленькие страны в отчаянии хватались друг за друга.

Меж тем неутомимый Флорес собрал наёмную армию из бразильцев и аргентинцев (на какие деньги – История умалчивает) и снова вторгся в пределы родины, не желавшей оценить его государственные таланты. Можно предположить, что успехи его и на этот раз были не слишком значительны, и хозяева Флореса потеряли терпение. В Уругвай вторглась сильная бразильская армия.

Законное правительство обратилось к Парагваю с просьбой о помощи.

Некогда древнегреческий философ сказал: «надо молить небо, чтобы в здоровом теле был здоровый дух». Потомки пренебрегли первой частью фразы, и смысл её резко исказился. Более того, они стали говорить «сильные всегда добры», что совершенно точно неправда. Сильный человек может быть добр, а может быть и зол; но наличие силы – это потенциальная возможность её применения. Всякое бывает, но чаще всё же сильный человек нападает на слабого и сильная страна – на слабую страну.

Впрочем, это лирическое отступление. Суть же ситуации в том, что войну начал именно тот, кто имел для этого наибольшие возможности – самая большая и самая агрессивная страна региона. И, логически рассуждая, основная ответственность за начавшуюся вслед за тем трагедию падает не на Франсиско Лопеса с его советниками мужского или женского пола, а на верхушку демократической Бразилии и любимца публики дона Педру Второго, императора.

ЗАТИШЬЕ ПЕРЕД БОЕМ

Переход Восточного берега под контроль Бразилии поставил Парагвай в весьма неудобное политико-экономическое положение. В эпоху отсутствия воздушного сообщения выход к морю – это выход к международным торговым путям; отсутствие его обрекает страну на изоляцию и отставание в развитии.

(Не зря же так рвался к морю царь Пётр!)

Парагвай должен был отстаивать свои экономические интересы либо вернуться к режиму автаркии – и не факт, что это спасло бы их от нападения бразильцев.

Подобная точка зрения была распространена уже среди современников; её разделяет большинство историков, потрудившихся изучить региональную обстановку той эпохи (например, крупнейший отечественный специалист Н. Р. Матвеева или М. Медина Кастро). Но многие лица, пишущие о драматических событиях той поры, либо стыдливо уклоняются от обсуждения конфликта в Уругвае, либо изображают события столь туманно, что бывает весьма трудно понять, кто там на кого напал. Взамен скучного анализа они являют миру красочные и сенсационные версии.

Версия № 1. Мадам Элиза Линч, роковая женщина, «парагвайская леди Макбет», науськала любовника начать войну, дабы стал он Наполеоном Южной Америки, захватил весь континент и короновался.

(Остаётся загадкой, откуда либеральные историки всё это узнали – неужели под кроватью подслушивали? Или подушки им всё выболтали?)

Версия № 2. Бредовые мысли о величии и желание подчинить себе всю южную часть континента пришли в голову не мадам, а непосредственно кровавому безумцу Лопесу.

Версия № 3. Маршал Лопес никакой не кровавый безумец, а вовсе даже благородный рыцарь, который после захвата Уругвая немедленно бросился спасать союзника.

В реальности же никто никуда немедленно не бросился. Трезво оценивая соотношение сил, парагвайское правительство не торопилось оказывать союзнику военную помощь, но пыталось решить конфликт дипломатически. И зашли в этих попытках очень далеко: потеряв всякую надежду договориться с Бразилией «на межгосударственном уровне», парагвайский лидер решил уладить дело «по-семейному» и предложил себя в мужья младшей дочери бразильского императора.

Как отнеслась к этой внешнеполитической инициативе президентская любовница – тайна, покрытая мраком. Зато известна реакция демократического рабовладельца: он посчитал, что внук сапожника и сын второго президента Парагвая недостаточно аристократичен для его дочери.

(А любовные похождения потенциального зятя сиятельное величество, получается, не смущали? Воистину, у них, аристократов, своя логика.)

Неудавшееся сватовство, не принеся никаких политических плодов, породило зато красочную версию № 4: маршал Лопес затеял войну ради руки прекрасной бразильской принцессы.

ВОЙНА

В декабре 1864 года парагвайские войска провели быструю и успешную операцию на севере, захватив контроль над бразильской провинцией Мату-Гросу. У. Г. Дэвис считает эту акцию «фатальной ошибкой», но так ли это? В ту эпоху (сейчас границы другие) провинция Мату-Гросу вдавалась в территорию Парагвая, представляя собой готовый плацдарм для нападения – прежде всего на пресловутые спорные территории, но и на центральные районы страны тоже. Захват Мату-Гросу устранял эту опасность, а в идеале предоставлял возможности для шантажа: «вы уходите из Уругвая, мы вам возвращаем ваши земли». Но Бразилия на испуг не поддалась; более того, имперский флот захватил устье Ла-Платы и объявил о начале блокады Парагвая. В ответ ударный отряд парагвайских войск двинулся на помощь уругвайцам.

И тут география в очередной раз сыграла злую шутку с «сердцем континента». Попасть в Уругвай войска могли либо сделав громадный крюк по территории Бразилии - это было исключено сразу же, либо по земле аргентинского штата Корриентес. Лопес официально запросил у Аргентины соответствующее разрешение, но получил отказ. Тогда обратились к руководству непосредственно штата. Руководство, в общем симпатизировавшее парагвайцам, но сломленное в битве при Павоне, не ответило ни «да», ни «нет». Тогда 8-тысячное войско под командованием генерала Антонио Эстигаррибии двинулось по территории соседнего государства самовольно.

Любопытно, что даже наиболее нерасположенные к «кровавому диктатору» историки сообщают только один компрометирующий парагвайцев факт: во время этого перехода они «задержали двух аргентинских военных» (причём никаких сообщений об их убийстве нет – очевидно, по причине отсутствия такового). Невольно создаётся впечатление, что во время перехода диктаторские войска вели себя предельно корректно, а местное население не проявляло к ним особой враждебности.

Создавшаяся ситуация вызвала неожиданный поворот в событиях в Уругвае: воспользовавшись отсутствием правительственных войск, дипломаты и моряки «цивилизованных стран» - Англии и Франции –захватили власть в Монтевидео. Войска законного правительства Восточного берега оказались между двух фронтов – бразильцы на севере, «цивилизаторы» в столице – и вынуждены были прекратить сопротивление. Затем воинственные джентльмены передали власть Флоресу.

У подданных дона Педру эти бурные события вызвали двойственную реакцию: с одной стороны, они лишились возможности захватить Уругвай, с другой – в президентском дворце сидела бразильская креатура, а у них развязались руки на парагвайском фронте, где успешно развивалось наступление республиканских войск.

Далее последовала подковёрная дипломатическая возня, в которой самое активное участие приняли главные тогдашние «цивилизаторы» - англичане. Усилиями дипломата Торнтона был создан Тройственный Альянс Бразилии, Англии и Аргентины; 10 мая 1865 года в лучших традициях «цивилизованного мира» было официально объявлено, что три государства будут воевать, «но не с парагвайским народом, а с проклятой диктатурой Лопеса».

Неофициально союзники договорились об отъёме у Парагвая трети его территории (150 тыс. км2) и об огромной контрибуции. Также в лучших традициях всех подобных «освободителей» был сформирован Легион из числа парагвайских вынужденных и добровольных эмигрантов и их потомков; в ходе войны этот свободолюбивый Легион периодически пополнялся дезертирами и уголовниками. Оптимисты оценивают численность этого замечательного подразделения в 10 000 персон, реалисты – в 800; никакими боевыми подвигами они не прославились. Страны Альянса сформировали армию, которую возглавил аргентинский президент Бартоломе Митре; англичане подбросили денежек (не просто так, разумеется, а под большие проценты).

(Любопытно, что сейчас некоторые историки отрицают факт участия британцев в освободительной операции: дескать, дон Педру «обладал независимым характером» и никаких советов не терпел. Но ни пресловутый «независимый характер», ни реальные трения по вопросам работорговли почему-то не мешали Бразилии брать займы от англичан и держать пониженные тарифы на английские товары.)

Подробное описание боевых действий не входит в задачу этой статьи, но хочется отметить одну любопытную особенность. Различные источники сообщают различные, порой прямо противоположные сведения о событиях; наиболее невероятные вещи начинаются, когда дело доходит до цифр.

Например, численность предвоенного населения Парагвая оценивают в:
1 400 тыс. человек;
1 300 тыс. человек;
800 тыс. человек;
525 тыс. человек.

При оценке численности парагвайской армии приводятся цифры от 60 до 100 тыс. человек, а при описании войск союзников начинаются самые настоящие чудеса. Оказывается, что армия громадной Бразилии состояла из 25 тыс. человек, и эти 25 тысяч умудрялись одновременно контролировать завоёванный Уругвай, воевать в Мату-Гросу и составлять две трети от 75-тысячной армии союзников. Из других источников вдруг выясняется, что в начале войны Альянс выставил в поле не 75, а 195 тысяч солдат, из коих 165 тысяч были бразильцами; однако тогда получается не 2/3 (67 %), а 86 %. Арифметика не для средних умов!

Население тогдашней Бразилии оценивается цифрами порядка от 8,5 млн. до 10 млн. человек, население Аргентины – в 1,5 – 1,8 млн. человек, в Уругвае было около 200 тыс. жителей; таким образом, силы коалиции превышали силы Парагвая минимум в десять раз. Сухопутная республика была блокирована и не могла поэтому закупать за рубежом оружие и вербовать наёмников (хотя деньги на это были). Тем не менее, за счёт экономического и технического превосходства и прекрасно подготовленной армии Парагвай мог победить – если бы за спинами союзников не стояла крупнейшая сверхдержава XIX века – Англия.

(Россия была куда сильнее Парагвая, однако же Крымскую войну проиграла).

Воодушевлённый всеми вышеперечисленными обстоятельствами, Бартоломе Митре выступил в духе Павла Грачёва: «Я завоюю Парагвай за три месяца».

(Жалко, что не добавил: «одним полком»).

Война продолжалась пять лет.

ПРОКЛЯТЫЙ ТИРАН И ЕГО ЛЮБОВНИЦА

На первом этапе войны наступление парагвайских войск развивалось успешно и в августе 1865 года увенчалось захватом важного бразильского города Уругвайяна. Значительный участок побережья Ла-Платы, а также север Аргентины и часть юга Бразилии оказались под их контролем.

Но уже в сентябре 1865 года захваченная парагвайцами Уругвайяна была окружена 30-тысячной бразильской армией. Возможности для сопротивления имелись, но Эстигаррибия предпочёл капитулировать. Президент Лопес объяснил поступок генерала изменой, многие историки с ним соглашаются, но истины не знает никто. Теоретически возможно, что Эстигаррибия просто решил «сохранить жизни своих несчастных солдат» - но этот трюк ему решительно не удался. Демократическо-монархические бразильцы часть пленных повесили, а остальных продали в рабство; спаслись единицы. Сообщения этих единиц вызвали в Парагвае взрыв ярости.

По понятиям XIX века (слово «честь» тогда ещё было в ходу и иногда даже воспринималось серьёзно) поведение бразильцев было позорным; но «цивилизованный мир», обвинявший Лопеса во всех его настоящих и вымышленных грехах, не нашёл тогда и не находит сейчас ни единого слова осуждения для благородного работорговца дона Педру.

(Может быть, потому, что торговал он не представителями «высшего общества», а презренной чернью; судьба же простых нормальных людей «защитников прав человека» заботит весьма мало – а чаще не заботит вообще.)

Нет, наверное, в мире страны, которая никогда бы не с кем не воевала. Но обычно участники ограничиваются тем, что хотят отстоять свои интересы или добыть для себя какую-либо выгоду; значительно реже целью войны является ликвидация враждебного государства или разрушение его социально-политической системы. Последнее случается обычно тогда, когда эта система слишком отличается – всё равно, в худшую или в лучшую сторону - от систем соседей. И соседи готовы на всё, лишь бы заставить отщепенца жить «как все».

(Стремление это, с одной стороны, понятно, а с другой – отвратительно.)

После падения Уругвайяны и официального объявления о намерении стран Альянса уничтожить законную власть Парагвая президент Лопес принял меры к организации жизни столицы и страны в изменившихся условиях, составил завещание и отбыл на фронт – лично руководить боевыми действиями.

Дальнейшее историки описывают двояко: одни высоко оценивают действия парагвайцев и лично их главнокомандующего, другие утверждают, что Лопес всем только мешал, а ответственность за успехи несут другие – чаще всего называется самый талантливый генерал парагвайской армии Хосе Эдувихис Диас. Где правда, где ложь – за давностью лет и удалённостью географических расстояний можно только догадываться. Очевидно одно – оборона парагвайцев была успешной. В течение года им удавалось сдерживать натиск превосходящих сил врага и не пускать его на свою территорию; войска Альянса несли огромные потери, которые всячески скрывали (а может, просто не считали).

Спустя некоторое время после выезда маршала на фронт к нему присоединились мадам Линч и их старший сын Панчито. Либеральные историки не обходят этот факт своим вниманием, сообщая: «пока несчастные солдаты шли на смерть, проклятый тиран и его любовница предавались садистским оргиям». Сообщают и подробности оргий: диктатор приказывал расстреливать офицеров, проигравших сражения, и «заставлял солдат публично заниматься любовью».

(Друг с другом? Или с женщинами?)

Историки нелиберальные тоже не дремлют: по их версии, никаких оргий не было, глава семьи и страны руководил военными операциями, а его подруга ухаживала за ранеными, иногда прямо на поле боя. Причём занятие это она продолжала, даже будучи беременной: в 1866 году появился на свет их сын Мигель, седьмой ребёнок для своей матери и одиннадцатый – для отца. Малыш не задержался на грешной земле и в десятидневном возрасте умер от холеры.

(Косвенный аргумент в пользу того, что президент и его семья честно делили с армией трудности военной жизни).

Постепенно войска союзников всё же продвигались вперёд; но тут география разнообразия ради пришла на помощь парагвайцам. Границами между их страной, Бразилией и Аргентиной служили полноводные реки – Парана и Рио-Бермехо. Любой человек, смотревший военные фильмы или прочитавший хоть один военный роман, знает, что форсирование реки даже при отсутствии противника – дело нелегкое, а уж при наличии вооружённого врага на противоположном берегу оно превращается в смертельный аттракцион. Маршал Лопес был, возможно, властолюбивым садистом, но идиотом не был явно, и потому ещё в бытность свою военным министром озаботился укреплением границ. Центрами обороны стали крепости Умайта и Пасо-де-Патрия.

В 1866 году военные действия перешли на территорию Парагвая. Сражающиеся стороны рубились яростно, не щадя не себя, ни противника, ни пленных, ни гражданское население. Убийства и продажа в рабство пленных были обычной практикой бразильцев; их противники со своими пленными тоже не церемонились. Парагвайцы яростно цеплялись за каждый клочок своей земли; «цивилизаторы», захватывая их землю, вырезали целые деревни.

Есть сведения, что в 1866 году прошли тайные мирные переговоры между Лопесом и Митре – успеха они не имели.

Кровопролитная война продолжалась.

Постепенно начал сказываться главный недостаток положения Парагвая – ограниченность ресурсов, прежде всего людских. Солдат не хватало; «под ружьё» стали призывать всех мужчин старше 12 лет. (В конце войны воевали уже и девятилетние). Подавая нации пример, «проклятый тиран» отправил в армию собственного сына Панчито. Начали формироваться отряды из женщин-добровольцев. И вот тут бывшая куртизанка показала себя особой в высшей степени порядочной: она не только приняла самое деятельное участие в организации женских батальонов, но и лично возглавила один из них.

Подобно амазонкам из легенд, воинственные парагвайки сражались верхом, на мужских сёдлах (всадник на женском седле немедленно оказывается в проигрышном положении, а женщины и так слабее мужчин – нечего увеличивать своё отставание!). Вооружены были винтовками. В оценке деятельности «las amazonas» историки на удивление единодушны: «на полях сражений эти отряды покрыли себя славой».

(Женщина – венец творения!).

Элизе Алисии Линч в то время чуть за тридцать – по сегодняшним меркам, совсем молодая женщина. Но в старину люди и взрослели, и старели раньше. Голод в детстве, частые роды в молодости, смерть двух из семи её детей, все события её бурной, неустроенной жизни явно не способствовали сохранению молодости и здоровья. На фотографиях она выглядит, пожалуй, старше своих лет – или, по крайней мере, не моложе.

Фотографии и портреты доносят до нас облик женщины красивой и серьёзной. Не попрыгунья, не нимфетка – личность. Женщина, знающая горе и счастье, любовь и ненависть.

Аманда Палтриниери (Аmanda Paltrinieri) напишет о ней: «la irlandesa era brava» - «ирландка была мужественной».

В промежутках между боями она успевала заниматься воспитанием и образованием своего старшего сына, лично обучая его французскому и английскому языкам, латыни и географии.

Война продолжалась.

В начале 1867 года погиб талантливый парагвайский генерал Хосе Диас.

В том же году бразильцы предприняли обходной манёвр: продравшись сквозь сельву провинции Мату-Гросу, они вышли к стратегически важному городу Корумба (Corumba) и осадили его. Не имея под рукой свободных солдат мужского пола, президент Лопес направил на помощь осаждённой крепости женские отряды. Сражение окончилось сокрушительным разгромом императорской армии; оставшиеся в живых бразильцы бежали в болота, где большинство из них умерло от тропических болезней.

Затем начался мятеж в Аргентине. «Освободительная война» и союз со старым геополитическим недругом – Бразилией - были весьма непопулярны и в этой стране, и в Уругвае, а потери на фронте понятным образом усугубили положение. По утверждению Э. Галеано, многих уругвайских солдат приходилось отправлять на фронт со связанными руками; а в 1867 году в нескольких провинциях Аргентины нежелание спасать соседей от диктатуры выразилось столь наглядно, что президент Митре был вынужден снимать войска с фронта и лично усмирять непокорных.

Война продолжалась.

Потери начали ощущать уже и армии союзников, особенно уругвайская - самая малочисленная. На английские займы вербовали наёмников в Европе и США. Ещё командование союзников пыталось формировать отряды из парагвайских пленных – но те зачастую предпочитали самоубийство войне против братьев.

(Разумеется, либеральные историки объясняют это «страхом перед диктатурой». Ничего другого они выдумать просто не в состоянии. Поневоле напрашивается аналогия с тем, что пишут некоторые, не будем выражаться, о героизме наших соотечественников во время Великой Отечественной войны.)

Летом 1868 году президента Лопеса предупредили: в столице возник заговор с целью его свержения. О заговоре достоверно известно только то, что он действительно был. По-видимому, в предприятии участвовали брат и соперник маршала Бенигно и американский посол Уошборн; остальные персоналии туманны. Посла выслали, Бенигно Лопес был расстрелян.

Одновременно «вторые фронты» открылись в двух из трёх стран коалиции. После очередного сражения уругвайская армия перестала существовать; марионеточный президент Флорес оставил зону боевых действий и вернулся на родину, где маленький кусочек свинца прекратил его достославную карьеру (а заодно и жизнь). В ответ скорбящие друзья убитого прикончили бывшего президента Берро. Началась очередная гражданская война.

Примерно в то же время опять взбунтовалась Аргентина. На этот раз Митре был вынужден не только снять с фронта остатки изрядно потрёпанной аргентинской армии, но и привлечь к делу своих бразильских союзников. Восстание подавили, но дон Бартоломе предпочёл не искушать судьбу и отказался от высокой освободительной миссии.

Новым командующим стал бразильский генерал Луиш Алвес де Лима-и-Силва, маркиз де Кашиас (de Caxias). Войска – и парагвайские, и бразильские – были измучены до предела; в зоне военных действий свирепствовали голод, холера, оспа, тропическая лихорадка и сифилис. В Бразилии почти не осталось небогатых свободных мужчин – все они были в армии; надсмотрщиков катастрофически не хватало, а посему производительность труда рабов резко упала; опасались их восстания. Рос государственный долг. Но имперское правительство Бразилии и его официальные и неофициальные союзники пылали освободительным рвением - война продолжалась.

Накал страстей можно оценить, читая сухие строки книги Т. Харботла «Битвы мировой истории».

«Умайта (Humaita) I
Место сражения в мае 1866 между парагвайцами под командованием Франсиско Лопеса и аргентинцами под командование Митре. Митре атаковал парагвайские укрепления, но был отбит и понёс тяжелые потери.

Умайта (Humaita) II
В февр. 1868 состоялся бой парагвайских береговых батарей с пытавшимися прорваться бразильскими канонерскими лодками. Попытка окончилась полной неудачей: вся флотилия была потоплена.

Умайта (Humaita) III
Место сражения в сент. 1868 между парагвайцами под командованием Лопеса и союзными армиями Бразилии, Аргентины и Уругвая. Обладая значительным численным превосходством, союзники вынудили Лопеса оставить укрепления Умайты и отступить в Тебиенари.»

В общей сложности осада продолжалась 30 месяцев; Умайту называли южноамериканским Севастополем.

ОСВОБОЖДЕНИЕ ОТ ДИКТАТУРЫ

Война ещё шла, но в ней наступил роковой перелом. После нескольких ожесточённых сражений речных флотов Парагвая и Бразилии имперским морякам удалось взять под свой относительный контроль водные коммуникации. Относительным контроль был потому, что парагвайцы не желали сдаваться и продолжали бороться даже тогда, когда у них остались только лодки и береговые укрепления. Победа на море, как и на суше, была одержана не умением, а числом.

(Незадолго до войны правительство Лопеса заказало в Англии пять кораблей наилучшей для той поры конструкции. Суда были спущены на воду вскоре после начала войны, а поскольку блокада Парагвая препятствовала их доставке заказчику, то судостроители предложили товар другому покупателю – Бразилии. И историки винят в случившемся Ф. Лопеса – это, он, мерзавец, «усилил вражеский флот».)

Речные суда бразильцев подвергали ожесточённой бомбардировке столицу; в семидневном сражении при Пикисири (декабрь 1868 года) парагвайские войска потерпели тяжёлое поражение. Защищать Асунсьон уже не было возможности. В январе 1869 года правительственные войска оставили столицу; вместе с ними ушла значительная часть населения.

Накануне эвакуации президент распорядился вывезти государственный архив и казну. Ещё он позаботился о своей семье: не сомневаясь, что противники конфискуют его личное имущество, президент подарил большие земельные наделы своей любовнице мадам Линч. Эта было понятная, но малоэффективная мера. У Элизы был только один реальный шанс на спасение: схватить детей и драгоценности и отдаться под покровительство какой-нибудь «цивилизованной страны».

Она наверняка знала важные государственные тайны; её измена была бы тяжёлым ударом для президента – и для его престижа тоже; наконец, «цивилизованные люди» просто очень любят, когда граждане несимпатичных им государств «выбирают свободу». Вокруг таких перебежчиков обычно устраивается радостная свистопляска, размах которой прямо пропорционален рангу свободолюбца. «От тирании негодяя Лопеса страдала даже его семья!» кричали бы газетные заголовки.

(Кто не верит – пусть вспомнит про Калугина, Светлану Аллилуеву, дочь Фиделя Кастро и т. п.)

Что удержало мадам Линч от подобного шага?

Любовь к Франсиско Лопесу?
Привязанность к его стране?
Благодарность? (Сколько лет её здесь кормили-поили!)
Надежда – вопреки очевидности – на победу?
Недоверие к «цивилизованному миру»?
Благородство?
Или чувство более сложное – инстинктивное сочувствие порядочного человека к любому существу или любой стране, ставшей жертвой гораздо более сильного противника (или тем более противников)?

Как бы то ни было – предательницей она не стала.

АГОНИЯ

Собственная армия ушла из столицы, чужая пришла. Вслед за ней в Асунсьон въехало новое замечательное правительство, составленное из видных деятелей вышеупомянутого освободительного Легиона. Любовь народная к новому начальству была столь велика, что оно было вынуждено круглосуточно находиться под защитой бразильских штыков.

(Однажды бразильцам посчастливилось захватить парагвайский национальный архив. Часть документов погибла, остальные вывезли в Рио-де-Жанейро и сто лет никому не показывали. Историки вынуждены были «внимать клевете победителей над трупами побеждённых» (А. Декоуд). Только в 70-ых годах ХХ века, когда отношения между двумя странами улучшились, бразильцы сделали широкий жест и вернули соседям их историческую память.)

Тем временем остатки армии и населения ушли в отроги Кордильер. В том же 1869 году умерла от оспы 17-летняя Аделина – дочь Франсиско Лопеса от Хуаниты Песоа. Но президент, несмотря ни на что, держался. Держался его вице-президент Санчес. Главное - держался народ. Небоеспособное население пряталось от «освободителей», боеспособное – подростки, старики, женщины - сражалось.

Парагвайцы перешли к партизанской войне.

Считая конфликт почти законченным, бразильский император назначил командующим своего родовитого зятька – дабы пожал он победные лавры.

Партизанская война – вещь хорошая (для того, кто её ведёт).

(У историков западной школы она, правда, вызывает раздражение – быдло должно не за вилы хвататься, а сидеть смирно и давать себя грабить).

Партизанская война выручала нас и в 1812, и в 1941 – 1945 годах. Партизанская война («герилья») спасла Мексику в 1862 – 1867 годах (и мексиканские генералы честно признавались, что взяли себе за образец действия русских войск в войне с Наполеоном I).

Но в Парагвае уж слишком было неравным соотношение сил (примерно 1 к 10). И слишком мал театр боевых действий. Но даже в этих условиях бойцы Лопеса умудрялись воевать довольно успешно, истребляя бразильские гарнизоны и зазевавшиеся небольшие отряды. В течение года бразильцы вынуждены были носиться по сельве за почти неуловимым противником и нести потери в боях. А в небоевой обстановке пылкие уроженцы тропиков страдали от прохладного климата предгорий и даже умирали от простуды.

Вместо ожидаемого пожатия лавров императорским войскам пришлось в очередной раз наращивать свою численность. Исчерпав все прежние возможности для пополнения армии, бразильцы пошли на крайность: в армию стали призывать государственных рабов, обещая им свободу. Затем начали выкупать рабов у частных лиц и опять-таки отправлять на фронт. Это уже был абсурд: столько лет стремиться к обращению в рабство парагвайцев – и освобождать из-за них свою «двуногую собственность»!

Парагвайцам брать подкрепления было неоткуда.

Разбухшая императорская армия крупными отрядами (дробиться на мелкие они боялись) прочёсывала местность. И счастливый день настал: 1 марта 1870 года, в ущелье Серро-Коро, недалеко от реки Акибадан, отряд из примерно 300 парагвайцев во главе с президентом Лопесом был окружён многократно превосходящими силами бразильцев.

Последовало яростное сражение; Лопес пытался продать свою жизнь подороже и убить бразильского командующего генерала Камарру (Camarra), но его опередили. Тяжелораненый маршал лежал на земле, истекая кровью, но на предложение сдаться ответил отказом. Его добили пулей. (Из враждебности или из жалости? Неизвестно). Перед смертью президент успел воскликнуть:
- Моя страна, я умираю вместе с тобой!

Большинство парагвайцев, участвовавших в том бою, погибло. Среди них были 15-летний Панчито, старший сын президента и мадам Линч, и его сводный брат Хосе Феликс. С президентом Элиза прожила 16 насыщенных событиями лет; сына родила когда-то в буэнос-айресском отеле, по дороге к возлюбленному; пасынок в последнее время находился под её опекой. Но в тот страшный миг ей было не до воспоминаний: остатки её отряда были окружены бразильцами. Женщины сражались, как могли; часть их была перебита, часть попала в плен. Были ли они подвергнуты насилию? Неизвестно, как и многое в этой войне.

Сражение при Серро-Коро ознаменовало собой конец самого кровавого в истории Южной Америки конфликта. Об участи пленных историки не распространяются, но по некоторым косвенным признакам можно предполагать (но уверенности в этом нет), что бразильцы оказались несколько милосерднее, чем обычно. Снисходительность распространилась и на мадам Линч: «любовницу тирана» не отдали под военный трибунал, как требовало асунсьонское правительство предателей, не расстреляли, а всего лишь выслали из Южной Америки.

Прежде чем уехать, Элиза отправилась на поле боя и своими руками вырыла могилу, в которую опустила тела своего любовника и их сына; сцена эта потрясла воображение очевидцев. Затем она попрощалась со своими подругами по оружию и предложила желающим отправиться в Европу вместе с ней. Большинство женщин предпочло остаться на родине, но сам факт подобного предложения многое говорит о характере «порочной куртизанки».

Вскоре мадам Линч вместе с оставшимися детьми и немногими спутницами выехала во Францию.
Впоследствии она говорила, что в день смерти возлюбленного умерло и её сердце.

Можно считать (и не без основания) Франсиско Лопеса диктатором, плохим правителем, безумцем, фанатиком, садистом, но в одном ему отказать нельзя – в личном мужестве. И ещё в понятии о чести. Многие президенты, короли, императоры вели кровавые войны и ввергали свои народы в разнообразные бедствия – но далеко не все из них отвечали за содеянное и тем более – отвечали достойно. Оказавшись в безнадёжной ситуации, Лопес не сдался в плен (как Наполеон III после Седана или Руцкой в Белом Доме), не сбежал, бросив на произвол судьбы свою армию (как Наполеон I в 1812 году или польское правительство – в 1939); он сражался до конца, если надо было - как простой солдат, и погиб, защищая свою родину. И хотя бы за это достоин уважения.

То же самое можно сказать о мадам Линч. Её можно упрекать в жадности, в погоне за удовольствиями, в безнравственности (хотя на фоне морали конца ХХ – начала ХХI века подобные упрёки звучат смешно), в том, что она давала президенту плохие советы – но нельзя отрицать, что в час испытания она была верна любовнику и его стране, верна тогда, когда Лопеса предал его собственный брат, тогда, когда надежд на спасение уже не оставалось. И она сражалась за них, и сражалась неплохо. И после его смерти мадам не сказала о Лопесе не единого плохого слова. Притворство, ловкая игра «на публику»? Лучше уж такая игра, чем пресмыкательство перед победителями.

ПОСЛЕ ПОРАЖЕНИЯ

После войны в Парагвае осталось 300 тыс. человек, в том числе 29 тыс. мужчин (включая грудных младенцев и инвалидов). Территория страны уменьшилась на треть - к Бразилии отошли пресловутые спорные территории, к Аргентине – провинция Формоза (между реками Рио-Бермехо и Пилькомайо). Страна была оккупирована иностранными войсками (до 1876 года). Но это мелочи – главное, тирания низвергнута и свобода торжествует!

Новое правительство Парагвая объявило, что оно цивилизованное и уважает частную собственность, а затем конфисковало недвижимое имущество своих политических противников (в первую очередь клана Лопес и мадам Линч). Следующим и самым великим поступком новых властей стало то, что в другой стране и в другую эпоху будет названо «прихватизацией». То есть оголтелая распродажа всего государственного – земли, оставшихся фабрик, городских зданий. Были отменены все прежние меры по защите отечественных товаропроизводителей, и дешёвые английские товары быстро добили местную промышленность.

(Как все либералы неоригинальны!)

«Жертвам тиранического режима» возвращали «прежнюю собственность»; при этом собственность выживших мелких землевладельцев отнимали, превращая несчастных в безземельных батраков. Уцелевшее население грабили и насиловали все, кому не лень – бразильские солдаты, бандиты, правительство. Народ с тоской вспоминал времена диктатуры и периодически поднимал восстания (1871, 1873, 1874, 1877 гг.); восстания эти безжалостно подавлялись.

Под крылышком оккупационных войск были проведены свободные, демократические выборы; цивилизованный мир горячо приветствовал их результаты.

Бразилия сообщила, что потеряла убитыми 33 тысячи человек; в это даже самые либеральные историки не верят. По самым скромным подсчётам, совокупные потери войск Альянса превысили 190 тыс. человек; по нескромным – достигли полумиллиона. В Аргентине и Уругвае возобновились гражданские войны (в одной из них в 1874 году погиб дед писателя Борхеса). Но люди – черт с ними, новые наплодятся, а вот деньги…

Благодаря военным расходам и военным займам все три страны коалиции оказались в глубочайшей долговой яме; долг одной только Бразилии возрос за годы войны в 11 раз и достиг 38,8 млн. фунтов стерлингов. От банкротства бывших союзников спасали только усилия английских банкиров, опасавшихся за свои проценты. Расплата по военным долгам оказалась долгой – в Бразилии она продолжалась даже после свержения дона Педру в 1889 году.

(После отрешения от власти император и его аристократическое семейство бежали в Париж; к сожалению, мадам Линч к тому времени уже умерла. История потеряла дивную сцену: «подруга убитого президента навещает благородных изгнанников и выражает им свои искренние соболезнования».)

Попытки поправить дела за счёт парагвайской контрибуции успеха не имели. Новое правительство Уругвая, сменившее Флореса и КО, решило проявить благородство и от своей доли контрибуции отказалось; Бразилия с Аргентиной отказываться от денег не стали, но им их всё равно не выплатили. В годы правления Франсии и Лопесов в Парагвае был накоплен солидный золотой запас, но в годы войны он исчез бесследно.

Версии по этому поводу выдвигались самые различные:
1. вся государственная казна была истрачена на военные нужды;
2. она была утоплена в реке при отступлении парагвайской армии из Асунсьона;
3. была увезена мадам Линч в Европу;
4. зарыта где-то в столице.

Версия № 3 зачахла довольно быстро, зато версия № 4 будоражит воображение впечатлительной публики до сих пор. Знающие люди утверждают, что по столице Парагвая и поныне бродят золотоискатели с рамками, ищут сокровища. Пока не нашли.

Зато нашли свои сокровища англичане: проценты по долгам стран Альянса, проценты по займу, который они вскоре после войны предоставили новому парагвайскому правительству, доходы от открытия нового рынка для их товаров… Кому война, а кому мать родна.

Версия № 3 нашла своё отражение в сообщении «Society for Irish Latin American Studies», согласно которому мадам Линч прибыла в Париж, «имея при себе драгоценностей, золота и ценных бумаг на полмиллиона долларов». А. Палтриниери утверждает нечто прямо противоположное: «бразильцы обыскали пленниц и отобрали у них все ценности». Вообще-то сведения Палтриниери особой надёжностью не отличаются, но в данном случае они не только более правдоподобны, но и доказываются простым непреложным фактом: в Европе осиротевшее семейство вело жизнь весьма скромную.

Париж приходил в себя после франко-прусской войны 1870 - 1871 годов; мадам Линч и её спутники приходили в себя после пережитых горестей. К мачехе и братьям присоединился Эмилиано - старший сын маршала Лопеса и Хуаниты Песоа. Перед войной он уехал учиться за границу, из-за блокады не смог вернуться на родину и поэтому не воевал. Элиза Линч писала грустные письма своей бывшей сопернице Хуаните; сеньора ей отвечала письмами не менее грустными. Но злая судьба ещё не исчерпала всех своих ударов: в возрасте 14 лет умер Леопольдо Антонио, пятый сын Элизы и маршала.

Финансовые трудности сподвигли Элизу на последний громкий поступок в её жизни.

В 1872 году новое правительство Парагвая объявило, что будет возвращать вынужденным и добровольным эмигрантам конфискованную собственность. Имелись в виду, разумеется, «жертвы тирании», но с формальной точки зрения мадам и её имущество под действие этого закона подпадали.

А потому в 1875 году Элиза Линч вернулась в Парагвай, остановилась в доме своих подруг - сестёр генерала Диаса - и потребовала вернуть ей конфискованные дома и земли. Эмилиано Лопес поддержал претензии мачехи.

(После всего пережитого у неё ещё оставались друзья!)

Высшее общество возмущалось наглостью бывшей куртизанки, но с юридической точки зрения её позиция была безупречна.

(И с этической тоже понятна: почему она должна делать подарки убийцам своих родных и друзей? И почему бы ей не плюнуть в лицо правительству предателей?)

Вопрос решили юридически некорректно: нарушительницу спокойствия насильно посадили на корабль и отправили обратно в Европу. Там скромная жизнь быстро превратилась в откровенную бедность.
Эмилиано остался на родине и умер в возрасте 25 лет.

О жизни Элизы Линч после 1875 года известно крайне мало. Можно предполагать, что ей было тяжело; но эта женщина, наделённая характером бойца, не жаловалась и не просила помощи. Её выжившие сыновья постепенно подрастали, начинали самостоятельную жизнь и облегчали груз, лежащий на плечах их матери. Старший сын, Энрике, относился к себе как к продолжателю рода отца; в 1885 году он вернулся в Парагвай и работал переводчиком в министерстве иностранных дел, а в свободное время вел активную деятельность историка-любителя, стремясь обелить имена своих родителей. Энрике был дважды женат и имел 7 или 8 детей; его многочисленное потомство доныне проживает в Асунсьоне. Судьба двух младших детей Элизы и маршала достоверно не известна.

Будучи нестарой ещё женщиной (51 – 53 года) мадам Линч заболела раком; смертельная болезнь поставила точку в её жизни. 26 июля 1886 года «amazona brava» приняла свой последний бой; у изголовья её кровати стояли сестра, подруга и младший сын Федерико. Родные похоронили Элизу на кладбище Пер-Лашез.

Так закончилась эта удивительная жизнь. Сорок лет назад ветер злой судьбы вырвал маленькую девочку из почвы её родины, и с тех пор её путь – воистину путь безумной кометы. Из Европы она едет в Африку, затем в Америку и вновь в Европу; из нищей эмигрантки превращается в первую даму государства, из счастливой возлюбленной – в тоскующую вдову; она танцует на балах и сражается в джунглях; она совершает поступки добрые и злые, корыстные и благородные. И этот невероятный ураган, захвативший три континента, не сразу остановится даже после её смерти.

Ей суждено совершить ещё одно путешествие.

ЭПИЛОГ


В ХХ веке идеологическая жизнь Латинской Америки ознаменовалась явлением, которое сочувствующие называют «ростом национального самосознания», а не сочувствующие – «историческим ревизионизмом и национализмом». Процесс этот имел свои особенности в каждой стране, в том числе и в Парагвае. После «освобождения от тирании» официальная идеология отзывалась о Франсии и Лопесах либо плохо, либо никак, но неблагодарная чернь имела собственное мнение на сей предмет; мнение это периодически озвучивали некоторые историки-отщепенцы. А в 1938 году президент Парагвая полковник Рафаэль Франко, выходец из народа, громогласно заявил, что Франсиско Лопес – герой, защищавший интересы своей родины и погибший за её свободу. И значительная часть населения с ним согласилась.

(Что интересно – в бывших странах Альянса тоже многие с ним согласились. Война, непопулярная и в ту эпоху, сейчас считается постыдным пятном в истории Латинской Америки.)

Прах маршала выкопали из красной земли ущелья Серро-Коро и торжественно перенесли в столичный Пантеон героев, где он покоится и по сей день.

А в 60-ых годах ХХ века, накануне столетнего юбилея войны Парагвая с Тройственным Альянсом, национальное самосознание, оно же ревизионизм, добралось и до Парижа. Останки мадам Линч были извлечены из французской земли и помещены в урну; урну завернули в парагвайский флаг и доставили в Асунсьон, где с подобающими случаю церемониями перезахоронили. Там и остался прах неистовой ирландки – в земле страны, которая дала и забрала её возлюбленного и удочерила её саму.

С некоторых пор тема Парагвайской войны, а также личности Лопеса и Линч стали вызывать живой интерес у публики; эта мода не так давно добралась и до России. О покойном президенте и его соратнице пишут серьёзные учёные и досужие журналисты, составители энциклопедий и авторы эротических романов; латиноамериканские телевизионщики тоже не прошли мимо сюжета и сняли сериал «Corazones en llamas» («Пылающие сердца»).

Вся эта пишущая и снимающая братия трактует события и их участников неоднозначно. Для одних президент Лопес – кровавый маньяк, втянувший свою страну в самоубийственную войну, мадам Линч – жадная распутница, а их отношения – «история двух садистов, которые нашли друг друга». Для других бывший глава Парагвая – прогрессивный государственный деятель, ставший заложником неблагоприятной политической обстановки, а Элиза Алисия – национальная героиня, верная подруга благородного и несчастного маршала Лопеса; их связала страстная любовь, достигшая кульминации в период кровавой драмы войны.

Так воинственная чета, при жизни делившая ложе и власть, победы и поражения, горе и радость, после смерти разделила осуждение и славу.


Синякова Мария Александровна

Статья публикуется с разрешения автора

---

Другие новости по теме:

При использовании материалов сайта ссылка на arhiv-history.ru обязательна.